Чем же отличались впечатления того дня у двух групп людей, если у одних остался «шрам на мозговом веществе», а у других – нет? Только те, кто был совсем рядом, могли видеть, как падают башни, слышать взрывы и чувствовать дым. «Я видел собственными глазами: башни в красных языках пламени, грохот и крики людей», – сказал один доброволец. Те, кто все время был там, около эпицентра взрыва, фактически участвовали в событиях. Одно из самых впечатляющих описаний в нашем исследовании дал человек (назову его Мэтт), который 11 сентября работал на Уолл-стрит.
Я помню, как вышел из метро на Уолл-стрит: с неба отовсюду летели листки бумаги. Я поднял голову и увидел дым над моим зданием. Я подошел к своему офису и услышал, как коллега рассказывал, что только что на его глазах самолет врезался во Всемирный торговый центр. Мы решили пойти посмотреть, что происходит, стояли на углу Бродвея и Либерти-стрит, перед парком Либерти, смотрели на огромную пробоину и страшное пламя, охватывающее крышу башни. В это время второй самолет врезался в Южную башню. Взрыв заставил людей непроизвольно пригнуться, потом все повернулись и побежали. Когда толпа убегала от горящих зданий и падающих обломков, помню, одна пожилая женщина рядом со мной споткнулась, упала, и люди ее топтали. Когда я, как робот, бежал через Бродвей, мое исступление в поисках спасения остановил визг тормозов автомобиля: машина затормозила, чтобы не задавить парня, который перебегал улицу передо мной. Это возвратило меня в мир за пределами слепого бегства от взрыва, я увидел какие-то строительные леса, под которыми можно укрыться от падающих обломков, и решился противостоять стремлению к паническому бегству. Глядя на башни, я ждал там, пока вокруг не станет немного спокойнее, потом пошел обратно к офису – сказать всем, кто мог там оставаться, чтобы они уходили. Помню еще, что шел с коллегой по Бродвею через Трайбеку к своему дому, чтобы уйти подальше от башен. Помню огромную дыру в боку башни и пламя на фоне чистого голубого неба. Помню, как люди на улице плакали, кричали и слушали радио из припаркованных машин. Помню, как из одной из тех машин донеслось сообщение об ударе самолетов по Пентагону и как смотрел на башни. Вдруг мы заметили, что люди начали прыгать с верхних этажей. Я видел, как прыгнули пять или шесть человек, и стал думать, каково должно быть им там наверху, что они захотели спрыгнуть со сто десятого этажа. Мне пришлось отвести глаза, потому что кто-то пронзительно закричал, а когда снова посмотрел на здание, оно уже оседало в столбе дыма и обломков. Я это никогда не забуду.
Можно только вообразить, какой эмоциональный удар получает человек, когда лично переживает такие события. Вполне понятно, что пребывание вдали от эпицентра катастрофы породило воспоминания совсем другого качества: менее эмоциональные, менее яркие. Люди в центре Манхэттена находились слишком далеко, чтобы видеть, как врезается самолет и рушится башня. Они узнавали о событиях от друзей или из средств массовой информации. «Я был в офисе, когда узнал об ударе. Увидел в интернете», – сказал один участник. «Помню, я смотрел телевизор в «Кафе Таси»
[260] и, по-видимому, услышал в выпуске новостей звуки взрывов», – заявил другой.
Таким образом, если участники, которые 11 сентября были на месте происшествия, непосредственно лично переживали теракт и говорили, что чувствовали угрозу своей жизни, то другие воспринимали происходящее опосредованно, от других. Те, кто находился рядом с башнями, не только имели более яркие воспоминания, но и помнили больше деталей, а при описании использовали больше слов. Одна из участниц нашего эксперимента заметила это различие в переживании, оно оказало влияние на ее личную жизнь: «Напрасно было пытаться говорить об этом с моим парнем в Калифорнии; он никак не мог взять в толк, что мы по-разному переживали это событие и поэтому у нас так расходятся взгляды… Вскоре мы расстались».
Я не знаю, точны ли воспоминания наших испытуемых. У меня нет личных описаний, сделанных 11 сентября, с которыми можно было бы их сравнить. В отличие от Таларико и Рубин я не в состоянии сказать вам, отличаются ли они от воспоминаний о рядовых событиях вроде стирки, и если да, то насколько. Однако я могу утверждать, что у тех, кто был там, в ужасе смотрел на обрушающиеся башни и людей, прыгающих вниз навстречу смерти, воспоминания об этих переживаниях качественно отличались от памяти о других примечательных событиях прошлого. А вот у тех, кто узнал о терактах по интернету или телевидению, в воспоминаниях, пусть и ярких, не было заметных отличий от того, как они помнили летнюю стажировку или переезд в другой город.
Изменения, наблюдавшиеся в мозгу
Мы обратились к собранным снимкам МРТ, чтобы проследить, как эти различия выражались в мозгу. Будет ли представлена степень удаленности участников от падающих башен 11 сентября в активации мозга три года спустя, когда они вспоминали теракты?
Мы определили две особые модели активации мозга во время воспоминания, которые могли дать нам ключ к пониманию, на каком расстоянии от горящих башен находился человек – в паре километров или заметно дальше. Во-первых, мы заметили четкую разницу в активности мозжечковой миндалины. В предыдущих главах я уже несколько раз упоминала эту структуру. Когда в 1927 году впервые серьезно изучали системы мозга, которые отвечают за эмоции, мозжечковая миндалина не получила статуса ключевой. Ее отношение к эмоциям страха и тревоги предположили только в конце 1930-х годов, когда двое исследователей, Генрих Клювер и Поль Бьюси, сообщили, что обезьяны с повреждением средней височной доли (там располагается мозжечковая миндалина) практически теряют чувство страха
[261]. Но только в 1956 году выяснилось, что специфическое поражение мозжечковой миндалины приводит к эмоциональному дефициту
[262]. С тех пор роль мозжечковой миндалины в обработке эмоций и обеспечении влияния эмоции на память тщательно изучается и фиксируется
[263].
Эксперименты на животных показывают, что мозжечковая миндалина особенно важна для выражения страха и способности понимать, откуда исходит угроза. Например, когда крысы оказываются в неблагоприятных ситуациях (скажем, получают удар током), они замирают. Эти животные способны быстро запомнить, где их ждет опасность, и, если дать им такую возможность, они никогда не пойдут в отсек, в котором раньше получили удар. Однако при повреждении мозжечковой миндалины крысы теряют способность учиться избегать опасных мест. Они также не выражают страха (то есть не замирают), когда их помещают в отсек, где они прежде испытали неприятные ощущения
[264]. Похоже, что без здоровой мозжечковой миндалины бедные создания просто не в состоянии помнить травмирующие события, а поэтому не могут уклониться от опасности.
