Найду и прижму к груди крепко-крепко, чтобы она согрелась. По пути в Канаду буду рассказывать ей обо всем, что мы видим вокруг. О коровах, пасущихся на лугах, о лиловом кипрее, растущем вдоль дороги, о горах, силуэты которых напоминают очертания женской фигуры. Мы доберемся до индейского поселения в Одонаке вместе с Серым Волком, и когда его спросят: «Кто ты?» — он покажет на нас.
Захожу в темную кухню, думая о том, что нужно осмотреть винный шкаф, ларь для муки, ящик для овощей. В кухне так много укромных мест! Делаю шаг в сторону холодной кладовки и с кем-то сталкиваюсь в темноте.
Подавив крик, протягиваю руку к выключателю. Вспыхивает свет.
— Руби, что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.
Она дрожит как осиновый лист:
— Я хотела… мне не спалось, и я решила сделать себе чашечку шоколада, который вы пьете по утрам. Он такой вкусный… Простите, миз Пайк. Я знаю, это воровство…
— Где она? — перебиваю я, не дослушав, и начинаю шарить по полкам, натыкаясь на коробки и банки.
— Кто?
— Моя дочь. Я знаю, ты помогала ему ее спрятать.
— Ох, миз Пайк, — вздыхает Руби, и на глазах у нее выступают слезы. — Ребенка больше нет.
— Не говори ерунды, Руби! Я знаю, она жива. Мне нужно найти ее. Мы с ней уйдем из этого дома.
— Но профессор сказал…
Хватаю Руби за плечи и трясу:
— Ты видела ее мертвой? Видела?
— Я… но я… — Руби стучит зубами, не в силах выдохнуть ответ, которого я жду.
— Черт, Руби, отвечай, когда тебя спрашивают! — Трясу ее сильнее, она вырывается и задевает рукой полку, на которой стоят банки с консервированной фасолью и маринованной свеклой.
Одна банка падает на пол и разбивается, воздух наполняется острым запахом уксуса. Бросаюсь к полкам и начинаю сбрасывать на пол все, что попадается под руку: коробки с овсяными хлопьями и смесью для бисквитов, банки с кофе и сухим молоком.
Сильные руки хватают меня, оттаскивают от полок и волокут в кухню.
— Пусти меня, Спенсер! — визжу я, извиваясь в его руках.
Он поворачивается к Руби:
— Позвони доктору Дюбуа. Скажи, что нам срочно нужна его помощь.
— Отпусти меня! Руби, не слушай его! Отдайте мне Лили! — ору я. — Лили!
Но Спенсер намного сильнее. Несмотря на мое яростное сопротивление, он выводит меня из кухни. Застывшая на месте Руби наблюдает, как он, вцепившись в мои запястья, тащит меня к лестнице.
— Руби, не слушай миссис Пайк! — перекрикивает мои вопли Спенсер. — Ты видишь — она не в себе и ее необходимо успокоить! — (Изловчившись, лягаю его в лодыжку, и он издает сдавленный стон.) — Руби, немедленно позвони доктору. А потом сделай то, что я приказал тебе раньше!
— Не слушай его, Руби! Помоги мне!
Руби съеживается и как будто становится меньше ростом.
— Что стоишь! — рычит Спенсер. — Делай, что я велел!
Внезапно силы оставляют меня, и я обмякаю в его руках. Он подхватывает меня, не давая упасть, и несет в спальню. Я более не открываю глаз и не произношу ни слова. Он опускает меня на кровать, снимает с моих ног ботинки и проверяет, не пропиталась ли насквозь кровью прокладка у меня между ног. Вздохнув, как человек, утративший все надежды, он закрывает дверь и поворачивает ключ в замке.
Я не считаю, что потерпела поражение.
По крайней мере, теперь я знаю, что Лили прячут не в доме.
* * *
Почему мы не бросаем эту работу? <…> Мы занимаемся ею в течение семи лет — и каких результатов мы достигли? Время, когда наше дело воспринималось не всерьез, осталось в прошлом. Если Гитлер успешно осуществит свою программу стерилизации в полном объеме, это возведет евгенику на высоту, на которую ее не смогли поднять сотни евгенических обществ. Если он потерпит фиаско, это подорвет основы всего движения и сотни евгенических обществ не смогут возродить его.
Из письма Генри Г. Годдарда Г. Ф. Перкинсу в ответ на просьбу о финансовой помощи, 1 февраля 1934 года. Документы Вермонтского евгенического общества, Публичный архив. Мидлсекс, штат Вермонт
Труднее всего разбить стекло. Сделать это, не поднимая шума, практически невозможно. Приходится обернуть стул одеялом, чтобы приглушить звук. На мою удачу, рядом с окном все еще стоит лестница, по которой забирался чинить крышу Серый Волк, а затем Спенсер. Спуститься по перекладинам — пара пустяков. Через несколько секунд я уже на земле. В небе сияет полночная луна, окна в кабинете Спенсера освещены.
Участок у нас большой, и Лили может быть где угодно.
Заглядываю под кусты, которые растут у крыльца, под само крыльцо, обхожу поленницу, сложенную у восточной стены дома. Обойдя дом, углубляюсь в заросли и хожу кругами. Вскоре ноги у меня подгибаются от слабости, я опускаюсь на землю и заливаюсь слезами.
«Это настоящий кошмар, — скажет Спенсер доктору Дюбуа, когда тот наконец к нам приедет. — Представьте себе, я нашел ее в лесу, где она рылась в земле. Нет, она не первый раз ходит во сне… но она впервые не смогла очнуться».
Любопытно, как обращаются с пациентами в частных клиниках для душевнобольных? Привязывают ли их к скамьям, как в Уотербери? Окунают ли в холодную ванну с головой?
Но разве это сумасшествие — искать своего ребенка, которого от тебя спрятали?
Оглядываюсь на дом. В комнате Руби нет света, окно кабинета Спенсера по-прежнему освещено, но разглядеть, там ли он, мне не удается. Закрываю глаза и думаю о китах и дельфинах, которые иногда выбрасываются на берег.
Вновь открыв глаза, вижу, что в сумраке передо мной маячит стена ледника. На ее фоне замечаю еще более темную щель: дверь, как ни странно, приоткрыта. Чувствую, что меня тянет в мрачное нутро амбара, будто я рыба, попавшаяся на невидимый крючок.
Под ногами скрипят опилки. Глыбы льда светятся в темноте, словно оскаленные зубы гиганта. Вот кусок мяса, купленный для званого обеда, которому не суждено состояться… На одной из ледяных глыб стоит деревянный ящик для яблок, крышка его снята.
Внутри лежит кукла. Крохотная, совершенно неподвижная кукла.
— Нет, нет, нет! — доносится до меня собственный голос.
Вцепившись в шероховатый край ящика, этого кукольного гробика, смотрю на свою дочь.
У нее густые длинные ресницы. Щеки бледные до синевы. Невероятно маленький кулачок напоминает улитку. Касаюсь пальцем ямочки у нее на щеке, крохотного ушка.
— Лили, — шепчу я. — Лили Делакур-Пайк.
В этой ледяной детской я беру свою дочь из колыбели. Плотнее заворачиваю в одеяльце, чтобы она согрелась. Прижимаю к груди, так крепко, что она слышит биение моего сердца.
Спенсер не отнимет ее у меня. Я не позволю ему отнять мою дочь.
