— Тебе нужно отдохнуть, Сисси, — говорит он. — О девочке я позабочусь.
* * *
Мы платим дорогую цену за добродетели, сформированные нашей культурой… Те самые этнические и религиозные предрассудки, которые до сих пор живут в обществе, превращаются в орудия, с помощью которых демагоги усугубляют социальные противоречия и замедляют развитие человечества.
Элин Андерсон. Мы — американцы: изучение причин раскола в одном американском городе, 1937
Во сне я бегу. По щекам моим стекают дождевые капли, под ногами хлюпает жидкая грязь. Но я должна убежать от того, кто меня преследует. Оглянувшись, я вижу его. Этот человек уже приходил в мои сны, у него длинные каштановые волосы и печальные глаза. Он зовет меня по имени, я снова оборачиваюсь и вижу, как он, запнувшись, растягивается на мокрой земле. Останавливаюсь, желая удостовериться, что он не ушибся, и вижу могильную плиту, на которой написано мое имя. Только что я прошла через эту плиту насквозь.
Вздрагиваю и просыпаюсь. На бедра мне давит какая-то тяжесть. Спенсер лежит рядом, привалившись к моим ногам. Поначалу мне кажется, что он спит, но потом я замечаю, что он всхлипывает. Он насквозь пропитался алкоголем, в его налитые кровью глаза страшно смотреть.
— Сисси, ты проснулась… — бормочет он, приподнимая голову.
Все мое тело ломит, как будто меня колотили несколько дней подряд. Ноги стали ватными и совершенно меня не слушаются. Кто-то — Спенсер? — положил мне на низ живота холодный компресс, чтобы остановить кровотечение.
— Лили, — выдыхаю я. — Где Лили?
Спенсер берет мою руку и подносит к губам:
— Сисси…
— Где мой ребенок?
Делаю отчаянное усилие и сажусь в кровати.
— Сисси, девочка родилась раньше срока. Ее легкие…
Замираю, окруженная безвоздушным пространством.
— Ребенок умер, Сисси.
— Лили! — кричу я и пытаюсь вскочить, но Спенсер меня удерживает.
— Ты ничем не смогла бы ей помочь, — говорит Спенсер. — Никто не мог ей помочь.
— Доктор Дюбуа…
— Его вызвали в Вергеннес делать операцию. Руби оставила ему записку с просьбой приехать к нам сразу по возвращении. Но к тому времени, как она вернулась, ребенок уже…
— Не говори так! — умоляю я. — Не смей так говорить!
Спенсер заливается слезами:
— Она умерла у меня на руках. Я был с ней до последней секунды.
В этом мире мне нужно только одно — мой ребенок.
— Я хочу ее увидеть.
— Но это невозможно.
— Я должна ее увидеть!
— Сисси, я уже похоронил ее.
Откидываю одеяло и колочу Спенсера по груди, по голове, по плечам:
— Ты не мог этого сделать! Не мог!
Он хватает меня за руки, встряхивает и прижимает к матрасу.
— Мы не могли ее окрестить, — бормочет он. — Поэтому нельзя было похоронить ее в освященной земле. — Из груди его вырывается сдавленное рыдание. — Я боялся, что, увидев ее, ты захочешь последовать за ней. А я не могу тебя потерять. Господи, Сисси, как я должен был поступить?
Смысл его слов доходит до меня постепенно. Мы не могли окрестить мою дочь, не могли похоронить ее на церковном кладбище, потому что Спенсер считает ее незаконнорожденной. Спенсер обнимает меня, и я не сопротивляюсь. Я совершенно оцепенела.
— Любовь моя, никто ни о чем не узнает, — шепчет он.
Уши мои полыхают, во рту пересохло.
— А что будет, Спенсер, когда я рожу еще одного ребенка, в точности похожего на Лили? Ты опять обвинишь меня в том, что я спала с индейцем? Или наконец поверишь, что я говорю правду? И тогда наверняка отправишь меня на стерилизацию! — Я трясу головой. — У моей матери был роман с индейцем. Можешь обвинять ее за это сколько угодно, но я тут ни при чем. Моя единственная ошибка состоит в том, что я полюбила тебя! — Мне хочется крикнуть: «Черт бы побрал твою евгенику, твои схемы и таблицы!» Вместо этого я сбрасываю одеяло и сажусь в кровати. — Отведи меня на ее могилу.
— Сисси, ты сейчас слишком расстроена. Тебе необходимо…
— Я сама знаю, что мне необходимо. Увидеть могилу своей дочери. Немедленно.
Спенсер встает. Он берет с подноса, стоящего на туалетном столике, ножницы, которыми Руби перерезала пуповину, и нож, который она приготовила на всякий случай. Кладет то и другое в нагрудный карман, не желая оставлять в моей спальне эти опасные предметы.
— Завтра ты ее увидишь, — обещает он, целуя меня в лоб. — Сисси! Давай начнем все сначала.
Смотрю на него и чувствую, как у меня внутри все превращается в камень.
— Хорошо, Спенсер, — отвечаю я, с удивлением слыша голос женщины, которой была когда-то.
Руки мои дрожат, но я принимаю правила его игры. За мной следующий ход.
* * *
В национальном государстве должна победить национальная точка зрения, что приведет к наступлению благородной эпохи, когда люди будут заботиться не о селекции собак, лошадей и кошек, а о возвышении самого человечества, эпохи, когда одни будут сознательно и молчаливо отрекаться, а другие — с радостью отдавать и жертвовать.
Адольф Гитлер. Майн кампф. Том 2, написанный в тюрьме в 1924 году, предваряющий принятый в 1933 году «Закон против генетически дефективного потомства», ставший частью нацистской программы расовой гигиены
Лили не умерла. Чем больше я думаю о ней, тем яснее понимаю, что это так. Иначе почему Спенсер отказался показать мне ее тело, гроб, могилу? Варианты развития событий вертятся у меня в мозгу. Спенсер спрятал ее, чтобы впоследствии подкинуть на ступеньки церкви… Он велел Руби отвезти ее в сиротский приют… Спенсер ждет доктора Дюбуа, рассчитывая, что тот заберет ребенка… Может быть, я не умерла в родах именно потому, что мне необходимо отыскать мою дочь и спасти ее!
Дождавшись, когда Спенсер запрется в своем кабинете, встаю и одеваюсь. Дело идет медленно — голова моя кружится от высокой температуры, ноги дрожат. Засовываю в карман платья трубку Серого Волка, завязываю шнурки на ботинках двойным узлом, — может быть, мне придется бежать. Поворачиваю ручку двери тихо, как профессиональный шпион, и выскальзываю в темный холл.
Прежде всего захожу в ванную комнату. Роюсь в корзине с грязным бельем, заглядываю в ванну и даже заставляю себя поднять крышку унитазного бачка. Потом поднимаюсь на третий этаж в комнату Руби, выворачиваю ящики комода, осматриваю каждую полку в шкафу, перерываю постель. Бурная деятельность так утомляет меня, что я без сил опускаюсь на стул.
«Поставь себя на место Спенсера, — приказываю я себе. — Подумай, куда он мог спрятать ребенка».
Спускаюсь на первый этаж и проверяю каждый закуток, каждую щелочку. Новорожденный ребенок так мал, что его можно спрятать где угодно. Когда дело доходит до кухни, я уже с трудом сдерживаю слезы. Наверное, моя малышка уже проголодалась. Должно быть, ей сейчас холодно и страшно. «Заплачь, доченька, — беззвучно умоляю я. — Заплачь, и я сразу тебя найду».
