Она сидит на стуле у моей кровати. За окном птица вьет гнездо на ветвях. Из клюва у нее свисает обрывок красной тесьмы, и это делает ее похожей на фокусника, извлекающего самые неожиданные предметы из самых неожиданных мест.
— Согласна, — киваю я.
В моей спальне нет ни одного острого предмета. Ничего, на чем можно повеситься или задушить себя. Я знаю это, потому что слышала, как Спенсер приказал Руби тщательно осмотреть комнату и убрать все, что таит в себе опасность. Неужели он не понимает, что я не собираюсь убивать себя… по крайней мере сейчас. Но если вдруг, если только вдруг… Я не могу даже мысленно закончить эту фразу и проглатываю ее.
Руби с увлечением листает кулинарную книгу:
— О, мясо в перечной корочке! Тоже неплохо.
— Замечательно, — киваю я.
Руби хмурится:
— Миз Пайк, но я не могу сделать ростбиф и в перечной корочке, и с луком в карамели! Надо выбрать что-то одно.
Спенсер вовсе не тиран. Возвращаясь из университета, он водит меня гулять по нашему участку. Он покупает мне книги. Сам подает мне обед и подносит к моим губам кусочки курицы и картофеля, как будто мы на пикнике. Расчесывает мои волосы, и, когда он водит щеткой по моим длинным светлым прядям, я забываю, где мы и кто я. Но утром, отправляясь на работу, Спенсер неизменно запирает дверь на ключ. И до его возвращения мне приходится довольствоваться обществом Руби.
Пытаюсь отвлечься от своих грустных размышлений и переключиться на обсуждение меню.
— Гостей соберется много, — говорю я, — так что будет неплохо подать ростбиф двух видов. Но конечно, можно ограничиться одним.
«Или подать мясо сырым», — добавляю я про себя. Мне ровным счетом наплевать.
— У нас в холодильнике не хватит места для двух ростбифов и десерта, — замечает Руби. — Что-то придется хранить в леднике. — Она делает пометки в своем списке покупок. — А что мы подадим на десерт? Может, семислойный торт? Или «Запеченную Аляску»?
[14]
Слова ее скользят по поверхности моего сознания, как дождевые капли по стеклу. Отворачиваюсь и смотрю в окно. Малиновка уже вплела в свое гнездо красную тесьму, похожую на кровавую прожилку.
Спрашивается, зачем она возится с гнездом, когда близится зима и вскоре ей придется улететь на юг?
— Миз Пайк, — доносится до меня голос Руби. — Миз Пайк!
Меня отделяют от малиновки футов десять, не больше. Но птица абсолютно свободна, а я заперта в клетке и не знаю, как из нее выбраться.
Руби робко касается моей руки:
— Сисси?
— Уходи, — говорю я и натягиваю одеяло на голову.
* * *
Когда доктор пожелает
По просторам в лодке плыть,
Ничего ему не стоит
Где-нибудь на островке
Отыскать толпу болванов,
Безголовых дураков,
Запереть их всех в сарае;
Долларов по пятьдесят
Взять за штуку, покалечить —
Мало, что ли, дураков?
Доктор совесть заморозит,
Ведь ему не привыкать.
И. Ф. Джонстон. Власть, данная, чтобы калечить людей. Из газетных вырезок, посвященных проблеме стерилизации. Факультетское досье Генри Ф. Перкинса, Архив Вермонтского университета
На третий день заточения я уже не даю себе труда одеваться. Лежу на кровати с волосами, спутанными, как воронье гнездо, в халате, задравшемся выше колен. Руби отправилась в мясную лавку, Спенсер в университете. Из радиоприемника доносится негромкая музыка, ритм ее совпадает с биением сердца моего ребенка.
Услышав, как в замке поворачивается ключ, вяло удивляюсь. Неужели Руби удалось вернуться из города так быстро? Когда в комнату входит Серый Волк, поначалу не верю своим глазам. Но это он, нет сомнений. Лишившись дара речи, сажусь на кровати. Он подходит и обнимает меня:
— Ты все рассказала мужу?
— Нет.
От него исходит запах свободы, который я жадно втягиваю.
— Тогда почему он тебя запер? — недоумевает Серый Волк.
Прежде чем я успеваю объяснить, он начинает говорить сам, слова его падают, как камни, и громоздятся у наших ног.
— Ты не приехала в назначенное время, и я подумал: может, ты послушалась моего совета и решила держаться от меня подальше?
— Да что ты…
— Но потом я сообразил, что ты обязательно заехала бы попрощаться. На следующий день ты опять не появилась, на третий день тоже… Тогда я отправился в город. Там тебя тоже никто не видел. А после того что произошло с нашим лагерем…
— А что с ним произошло?
Серый Волк пристально смотрит на меня:
— Его больше не существует. Я провел в городе ночь, а когда вернулся, в лагере обитали одни призраки. Ни одной живой души, хотя все вещи на месте. В палатках ничего не тронуто, на веревках висит белье, на земле валяются детские игрушки.
— Но почему люди ушли, не собрав свои пожитки?
— Потому что кто-то заставил их уйти, — роняет Серый Волк.
Вспоминаю старуху, которая плела корзинки и курила трубку, сидя у своей палатки. Крохотную девочку, которая рисовала палкой на земле и расплакалась, когда подбежавший щенок затоптал ее рисунок. Стайку подростков, которые хихикали и перемигивались друг с другом. Какая участь их постигла? Неужели их всех отправили на стерилизацию? Или вообще убили?
— Так вот, когда ты исчезла… и все остальные исчезли тоже… — Серый Волк сжимает мою руку. — Я понял, что в душе у этого человека скопилось много злобы и от него всего можно ждать…
Догадываюсь, о каком человеке он говорит.
— Ты ошибаешься, — возражаю я. — Спенсер не способен на жестокость.
— Даже если он узнает правду?
Мы неотрывно смотрим друг на друга, понимая, что оказались в безвыходном положении. Голос, прозвучавший у двери, заставляет вздрогнуть нас обоих:
— О какой правде идет речь?
В руках у Спенсера ружье, дуло нацелено прямо на Серого Волка.
— Сукин ты сын, — цедит он. — Я видел, как ты проник в дом. Подумал, ты хочешь украсть что-нибудь, и решил поймать тебя с поличным. — Он смотрит на наши руки, которые мы не успели разжать. — Но тебе не требуется ничего красть, верно, паршивый ублюдок? Тебе все подносят на серебряном блюде.
— Спенсер, прекрати!
Прежде чем я успеваю встать, Серый Волк бросается на Спенсера и выбивает у него из рук ружье, но в следующий миг тот валит его с ног и прижимает к полу. Преимущество на стороне мужа — он моложе и охвачен яростью. В бешенстве он колотит кулаками по лицу Серого Волка, в кровь разбивая ему нос и губы.
