Он подходит ко мне, берет дольку апельсина и отправляет в рот. Возвращается к Спенсеру и подносит пальцы к его лицу:
— Чувствуете запах апельсина? Вы его не видите… но знаете, что он был. Если не хотите, можете не использовать родословные таблицы, Спенсер. Можете даже сжечь их, ко всем чертям, если считаете нужным. Но все присутствующие в этом зале знают об исследованиях, которыми мы занимались в течение пяти лет. И естественно, слушатели захотят узнать, почему вы обходите молчанием результаты этой работы.
С этими словами отец выходит из комнаты.
Спенсер в задумчивости смотрит на схему.
— А ты что думаешь обо всем этом? — поворачивается он ко мне.
От неожиданности едва не падаю:
— Что я об этом думаю?
Я настолько потрясена, что утратила дар речи. Никогда прежде Спенсеру не приходило в голову поинтересоваться моим мнением. Вспоминаю о женщине из племени джипси, сын которой был отправлен в школу для слабоумных. О Сером Волке, решившем, что я пришла разрушить жизнь его близких, — а как же, ведь у меня белая кожа.
Поистине, слава человека бежит впереди него.
— Я думаю, что эти исследования принесли людям немало вреда, — говорю я.
Из открытой двери долетает имя Спенсера и шквал аплодисментов.
Однажды, когда я была совсем маленькой, отец взял меня на конференцию сторонников евгеники, тоже международную, хотя и не такую представительную, как нынешняя. Она проходила в Сан-Франциско, как раз в то время, когда там произошло небольшое землетрясение. Нам приказали встать в дверных проемах и не выходить оттуда, пока землетрясение не закончится. Я была поражена тем, что земля у меня под ногами, воплощение прочности и надежности, оказывается, таит в себе смертельную опасность.
Когда пятьсот человек одновременно хлопают в ладоши, звук получается такой, словно земля вот-вот расколется на куски. Спенсер сворачивает схему, берет рулон под мышку и идет навстречу овациям.
— Леди и джентльмены! — начинает он.
Мне нет никакой необходимости слушать, что он скажет дальше. Я и так это знаю.
Встаю, выхожу из гостиной и спускаюсь в один из залов музея. Дети с нянями, пришедшие сюда, чтобы посмотреть на бронтозавров, кажутся карликами в сравнении с гигантскими скелетами этих чудовищ. При этом головы у ископаемых ящеров такие крохотные, что трудно разглядеть глазную впадину. Наверняка мозг у бедных бронтозавров был не больше моего кулака. Тираннозавры, с их мощными челюстями и устрашающими зубами, обладали куда более высоким интеллектом.
Но все эти древние животные, и так называемое низшее травоядное, и свирепый хищник, вымерли в результате произошедших на нашей планете климатических изменений. По крайней мере так рассказывал Спенсер. В конце концов оказалось не важно, кто из них более умный, сильный и плодовитый. Единственное, что имело значение, — губительный климат, на который они никак не могли повлиять.
До меня долетает мерный гул. Догадываюсь, что это всплеск аплодисментов, сопровождающий выступление Спенсера.
Поворачиваюсь к Руби, — разумеется, она следует за мной по пятам.
— Давай прогуляемся, — предлагаю я.
* * *
Розабель, отвечай, говори, молись; отвечай, смотри, говори, отвечай; отвечай, говори.
Код, изобретенный Гарри Гудини и его женой на основе традиционных телепатических методов. С помощью этого кода Гудини намеревался доказать, что после смерти вернулся в мир живых в качестве духа.
Летом Нью-Йорк мало чем отличается от ада. Тяжелый дух потных тел смешивается с запахами маринованных овощей, которыми торгуют на каждом углу. Толпы людей, напирающих и при этом смотрящих сквозь тебя, крики газетчиков, продающих катастрофы за пять центов, облака выхлопных газов от такси, беспрестанно шныряющих туда-сюда, — все это превращает город в настоящий филиал преисподней. По-моему, каждый, кто здесь оказался, немедленно начинает метаться в поисках выхода. Спасение приходит к нам с Руби в облике потрепанной женщины, живущей под тентом вместе с маленькой дочкой. Засунув за ухо свернутую в трубочку долларовую купюру, которую я ей протянула, женщина провожает нас к красному кирпичному особняку. Он находится в трех кварталах от отеля. На дверях медная табличка с гравировкой: «Гедда Барт, медиум».
Нам открывает женщина крошечного роста. Она даже ниже Руби, ее длинные светлые волосы рассыпаются по плечам.
— Добрый день, милые дамы, — говорит Гедда Барт, главный медиум столетия. — Чем я могу вам помочь?
Сама должна знать, если она действительно ясновидящая. Я уже хочу повернуться и уйти, но Руби тихонько меня толкает.
— Уйти мы еще успеем, — едва слышно шепчет она.
Я прочла множество газетных статей, посвященных мадам Гедде. Она была конкуренткой Гудини; она общалась с духом покойного двоюродного дедушки мэра Уокера. Но я и вообразить не могла, что у меня появится возможность оказаться здесь и встретиться с ней лично.
— Мы бы хотели провести с вашей помощью спиритический сеанс, — говорю я.
— Но никакой предварительной договоренности насчет этого не было, — замечает дама-медиум.
— Не было, — соглашаюсь я.
Вздергиваю подбородок в точности так, как это делает отец. Рассчитываю показать ей, что отсутствие договоренности — это ее просчет, а не мой. Видимо, мне это удается; по крайней мере, она отступает в сторону, пропуская нас в дом.
Вслед за хозяйкой мы поднимаемся по лестнице. Протянув руку, Гедда открывает дверь. Любопытно, заметила ли Руби, что медиум не коснулась дверной ручки даже кончиками пальцев, и та повернулась словно сама собой.
В темноте мне удается разглядеть шестиугольный стол.
— Мы еще не решили вопрос с оплатой, — говорит Гедда.
— Деньги для меня не проблема, — отвечаю я.
Медиум приказывает нам сесть и соединить руки. Пристально смотрит сначала на меня, потом на Руби.
— Вы обе много страдали, — изрекает она.
Однажды я читала критическую статью, посвященную различным магическим практикам. Там рассказывалось, как один парижский ученый спрашивал у случайных прохожих, под каким знаком зодиака они родились, и предлагал им прочесть гороскоп, якобы составленный для этого знака. Девяносто четыре процента опрошенных заявили, что гороскоп чрезвычайно точно описывает особенности их характера. На самом деле всем им был предложен один и тот же гороскоп, некогда составленный для одного из кровавых убийц-маньяков.
Мы верим в то, во что хотим верить; мы слышим то, что хотим слышать. О том, что мы много страдали, догадаться нетрудно. Будь это иначе, зачем бы мы сюда пришли?
Внезапно стол начинает дрожать и вертеться, встает на дыбы, подобно взбесившемуся жеребцу. Взгляд Гедды становится непроницаемым, губы ее чуть приоткрыты. Не знаю, что делать, и смотрю на Руби. Но она еще меньше моего представляет, как следует вести себя на спиритических сеансах.
