— А вам удалось узнать что-нибудь интересное? — спрашивает она, истощив запас рассказов.
«Да, удалось. Теперь я знаю несколько важных слов на их языке. Умею их произносить. И даже слушать», — думаю я.
Но говорю совсем другое:
— Ничего достойного вашего внимания.
Остаток пути мы проводим в молчании.
* * *
Джон Делакур, известный также как Серый Волк, пользуется дурной славой даже среди соплеменников. Он неоднократно замечен в злоупотреблении алкоголем, сексуальных домогательствах, имеет явные криминальные наклонности, а также склонность к бродяжничеству. Известно, что он несколько раз менял имя. В 1913 году был арестован за нанесение тяжких телесных повреждений. В 1914 году был отправлен в тюрьму по обвинению в убийстве. Согласно утверждениям родственников, имеет нескольких незаконных детей. Джон патологически лжив и хитер. Добиться от него правды совершенно невозможно.
Из записей Абигейл Олкотт, социального работника Управления соцобеспечения
Приехав домой, первым делом вижу Руби, в ожидании застывшую на крыльце. В глазах ее плещется тревога. За ее спиной стоит Спенсер.
— Где тебя черти носили? — кричит он.
Я вхожу в дом, муж резко захлопывает дверь. Хватает меня за руку повыше локтя так крепко, что я чувствую — на коже останутся синяки.
— Сейчас я все объясню…
— Сделай такую любезность, Сисси. Объясни, пожалуйста, почему мой секретарь сообщила, что ты встречалась в офисе с Абигейл Олкотт! Объясни, почему ты, моя жена, на седьмом месяце беременности ведешь себя так глупо и подвергаешь риску моего первого сына! Зачем тебе понадобилось тащиться в больницу для душевнобольных? Ты что, не понимаешь, что там тебе не место? Не говоря уже про лагерь джипси…
— Спенсер, я же вернулась домой целой и невредимой, — оправдываюсь я, пытаясь вырваться, но пальцы его клещами вцепились в мою руку. — Мне всего лишь хотелось посмотреть на людей, которым вы с отцом уделяете столько внимания. Это что, преступление?
— Неужели тебе непонятно, что в твоем положении…
— Я беременна, Спенсер, но пока не страдаю слабоумием.
— Ты уверена? — взрывается он. — Я бы на твоем месте не стал этого утверждать. Господи, Сисси, как еще назвать женщину, которая пытается вскрыть себе вены, а через несколько дней отправляется на экскурсию в психиатрическую лечебницу!
— Я не сумасшедшая, — говорю я, чувствуя, что глаза начинает щипать от слез.
— Если ты не сумасшедшая, то представь, что я испытал, сидя здесь и воображая всякие ужасы! Какой-нибудь псих вполне мог тебя ранить, а то и убить. Абигейл знает, как вести себя в подобных местах, а ты нет. С сегодняшнего дня будешь сидеть дома, черт возьми, до тех пор пока я не разрешу тебе выходить!
— Ты не имеешь права так со мной поступать.
— Сейчас увидишь, имею я право или нет!
Спенсер так сильно сжимает мои запястья, что я невольно вскрикиваю. Он тащит меня вверх по лестнице. Единственная комната в доме, которую можно запереть снаружи, — наша спальня. Спенсер заталкивает меня туда.
— Я делаю это ради твоего же блага.
— Не моего, а своего! — ору я.
Спенсер бледнеет, словно я его ударила.
— Иногда, Сисси, мне кажется, что я совсем тебя не знаю, — цедит он, поворачивается и медленно выходит из спальни.
Ребенок в моем животе шевелится и колотит ножками.
— Прости, — шепчу я.
Единственным ответом мне служит звук ключа, поворачиваемого в замке.
* * *
Вопрос: Что имеет большее влияние на формирование индивидуума — наследственность или среда?
Ответ: Их влияние взаимообусловлено. Это все равно что спросить: «Что важнее, зерно или почва?»
Американское евгеническое общество. Евгенический катехизис, 1926
Посреди ночи ключ в замке поворачивается. Несет алкоголем. Спенсер подходит к кровати и прижимается лбом к моей спине.
— Господи, как я тебя люблю, — шепчет он, и слова его щекочут мою кожу.
В свой медовый месяц мы со Спенсером поехали на Ниагарский водопад. Как-то раз поставили там палатку и ночью занялись любовью под звездным небом. Шум водопада сливался с шумом крови в моих висках. Когда Спенсер вошел внутрь меня, звезды образовали первые буквы наших имен. Клянусь, я видела это собственными глазами!
Рука Спенсера проникает под мою ночную рубашку, скользит меж бедер. Мы оба плачем, но стараемся скрыть слезы. Спенсер входит внутрь меня и утыкается мокрым от пота лицом в мою спину. Представляю, как черты его впечатываются в мою кожу, застывают, как посмертная маска, чтобы остаться там навсегда.
Он засыпает, обняв мой живот, и при этом не касается меня ладонями, словно прикосновения стали для него запретными.
* * *
Думаю, мы можем утверждать с уверенностью, что в шестидесяти двух семьях, которые служили нам материалом для исследования, «сказывается голос крови», и есть все основания полагать, что в будущих поколениях этот голос зазвучит еще громче.
Г. Ф. Перкинс. Опыт евгенического исследования в Вермонте. Первый ежегодный доклад, 1927
Из грозовых туч хлещет кровь. В полночь расцветают розы. Вода в кастрюлях не закипает; слова соскакивают со страниц книг. Небо приобретает какой-то невероятный оттенок. Я иду по этому странному миру, и насквозь промерзшая земля скрипит у меня под ногами.
— Сисси. Сисси!
На моих плечах чьи-то руки. Чье-то дыхание щекочет мне шею.
— Спенсер? — спрашиваю я, голос мой звучит вяло и сонно.
Постепенно замечаю сов, сидящих на деревьях, грязь на своих ногах и на подоле ночной рубашки. Вокруг дышит летняя ночь. Я в лесных зарослях за нашим домом и не имею ни малейшего понятия, как я здесь оказалась.
— Ты ходила во сне, — объясняет Спенсер.
А, ходила во сне, это вполне вероятно. И я была где-то совсем в другом месте… кажется, я могу нащупать пальцами границу между тем и этим миром. Спенсер обнимает меня, я ощущаю на коже его дыхание.
— Сисси, я хочу одного: чтобы ты была счастлива.
— Знаю, — шепчу я и чувствую, как к горлу подкатывает ком.
Наверное, я действительно ненормальная. Ведь у меня есть все — прекрасный дом, любящий муж, а вскоре будет еще и ребенок, — и при этом мне чего-то не хватает.
— Я люблю тебя, — говорит мой муж. — Я никогда никого не любил, кроме тебя.
— Я тоже тебя люблю, — отвечаю я.
— Давай вернемся домой и забудем о нашей ссоре, — предлагает Спенсер.
Да, забыть — это самый легкий способ решить проблему. Если не говорить вслух о том, что случилось нечто ужасное, оно как бы перестает существовать.
