Наверное, эти завихрения я унаследовала от своей матери.
— Пойду… Пришлю к тебе Руби. — Спенсер встает и целует меня в макушку. — Все будет хорошо.
Если Спенсер так говорит, значит так оно и будет.
Руби маячит в дверях, ожидая, когда я сделаю ей знак войти. Нашей служанке всего четырнадцать лет. По возрасту мы могли бы быть подругами, но нас разделяет пропасть. Дело не только в том, что Руби служанка, а я хозяйка. На самом деле я старше Руби не на четыре года, а на несколько десятков лет. Когда Руби уверена, что ее никто не видит, она начинает танцевать. Делает пируэты, скрывшись за простынями, которые сохнут во дворе на веревке. Отплясывает линди-хоп или чарльстон. Я никогда не позволяю себе ничего подобного. Всегда помню, что кто-то может наблюдать за мной.
В руках у Руби большой пакет из коричневой бумаги.
— Посмотрите, миз Пайк, что нам прислали по почте, — говорит она.
Руби кладет пакет на столик и при этом старательно отводит глаза от моего забинтованного запястья. Разумеется, ей известно, что произошло вчера. Она держала таз с теплой водой, пока Спенсер промывал и перевязывал порез. Но на этот счет существует заговор молчания, и Руби его соблюдает.
Руби развязывает бечевку и разворачивает бумагу. Внутри — фирменная коробка «Сирс, Робак и Ко», а в ней ботинки, очень похожие на те, что Спенсер недавно снял с меня. Но они на размер больше, и наверное, не будут жать. Теперь, когда ноги отекают из-за беременности, старая обувь стала мне тесной. Опускаю взгляд на ноги Руби:
— Ты ведь носишь шестой размер, верно?
— Да, мэм.
— Почему бы тебе не взять мои старые ботинки? Не думаю, что ноги у меня когда-нибудь снова станут меньше.
Руби берет ботинки так бережно, словно это великое сокровище.
— Моя сестра иногда отдавала мне вещи, из которых выросла, — говорит она.
— У тебя есть сестра?
Как же так — я уже целый год живу под одной крышей с этой девочкой и практически ничего о ней не знаю?
— Уже нет. Она умерла от дифтерии.
Руби отводит глаза и продолжает распаковывать посылку, выкладывая на одеяло крохотные рубашечки, носочки и платьица всех оттенков белого. Настоящее лилипутское приданое. По-моему, все это не налезет и на куклу, не говоря уже о ребенке.
— О! — благоговейно выдыхает Руби, поднимая кончиками пальцев кружевной чепчик. — В жизни не видела подобной красоты!
Руби ждет ребенка с бо́льшим нетерпением, чем я. Не то чтобы мысль о его скором появлении на свет меня не радует. Но я не сомневаюсь, что не переживу родов, хотя все вокруг старательно делают вид, что это не так. Уроки Спенсера не прошли для меня даром, я знаю, в моей зародышевой плазме есть дефект. День рождения ребенка станет днем моей смерти — разумеется, если я не убью себя раньше.
Пытаясь убедить меня в обратном, Спенсер прочел мне множество статей по акушерству и гинекологии. Он показывал меня лучшим докторам. Я улыбалась, кивала, иногда даже слушала. И при этом замышляла самоубийство. Но, ощутив, как маленькие ножки колотят меня под ребра, как будто хотят достать до сердца, я растерялась.
— О миз Пайк, не надо плакать! — восклицает Руби. (Оказывается, я расплакалась, сама того не замечая.) — Хотите, я позову профессора?
— Нет, — качаю я головой и вытираю глаза краешком простыни. — Не надо. Я себя прекрасно чувствую. Просто я устала, только и всего.
Прошлой ночью, когда я разрезала себе запястье, мне хотелось проникнуть сквозь кожу, плоть и костный мозг и добраться до того места, которое болит не переставая. Спенсер, перевязывая мою рану, твердил, что я должна думать о ребенке. Осталось потерпеть всего лишь пару месяцев, повторял он. Спенсер никак не может понять, что я думаю прежде всего о нем, моем сыне. Пытаюсь избавить его от тяжести, которая гнетет меня всю жизнь. От сознания того, что он стал причиной смерти собственной матери.
Знаю, что мои действия лишены всякой логики. Знаю, что, причиняя вред себе, я подвергаю опасности ребенка. Но когда я остаюсь наедине с темнотой, наедине с ночью, наедине с лезвием бритвы, соображения логики бессильны. Несколько раз я говорила об этом Спенсеру. «Но я люблю тебя», — отвечал он, словно эти слова могли удержать меня в подлунном мире.
Сейчас, когда рядом со мной только Руби, я пытаюсь объяснить необъяснимое:
— Тебе никогда не случалось войти в комнату, где полно людей, и вдруг ощутить свое одиночество так пронзительно, что и шагу дальше не ступить?
Руби погружается в задумчивость, тихо кивает. Пристально смотрю на нее и думаю, что она, возможно, вовсе не такая наивная, какой кажется на первый взгляд.
— Миз Пайк, я вот что придумала, — смущенно шепчет Руби. — Может, нам с вами стать сестрами? Ну то есть притвориться?
Руби, служанка, приехавшая из Французской Канады, — и я, жена одного из самых почетных граждан Берлингтона!
— Может быть, — отвечаю я.
* * *
Основы наследственности: проф. Г. Ф. Перкинс
Лекционный курс посвящен основным принципам элементарной эмбриологии, механизмам наследственных процессов, принципам проведения селекционных экспериментов, а также евгенике, практическому приложению законов наследственности к жизни человечества.
Ньюменские чтения: эволюция, генетика и евгеника. Бюллетень Вермонтского университета, 1923/24
Уже многие годы я интересуюсь Гарри Гудини. После его смерти в 1926 году было издано множество его биографий, и я прочла все до единой. У меня есть целый альбом газетных вырезок, посвященных его чудесам. Да, конечно, я тоже хочу разорвать цепи, приковывающие человека к определенному месту, и исчезнуть — так же, как это делал он. Но дело не только в этом. Сильнее всего меня привлекает другая его особенность: Гудини умел проникать в мир духов.
Да, кажется, я забыла упомянуть о том, что Гудини тоже потерял мать.
Сейчас я читаю книгу о затяжной вражде между Гудини и некоей дамой по имени Марджери, бостонским медиумом. Во время сеансов Марджери голос ее раздавался в разных углах комнаты, колокольчик звонил сам собой, рупор передвигался по столу. При этом присутствующие на сеансе зрители держали медиума за руки. Гудини, уверенный, что она мошенница, предложил ей провести сеанс из запертого ящика, и Марджери приняла вызов. Во время этого сеанса у ног медиума была обнаружена складная линейка. Гудини заявил, что при помощи этой линейки Марджери проводила различные манипуляции, но сама дама-медиум решительно отрицала это — она утверждала, что линейку ей подкинули. Гудини вспоминал о бостонской леди даже на смертном одре и заявлял: если к ней когда-нибудь действительно явится дух, это будет он сам.
После смерти Гудини прошло уже больше пяти лет, и, хотя за это время было проведено множество спиритических сеансов, дух его не явился ни на одном из них.
