И направился к двери.
— Нет. Вы не можете. Я … я не согласна.
— Срать я хотел на твои согласия теперь. Не пойдешь добровольно будет по-плохому.
Я бросилась к телефону, но он оказался проворнее и отобрал его у меня.
— Никаких телефонов. Пока не заслужишь.
Вышел из номера даже не закрыв дверь. А я стояла и смотрела на деньги. Отчаянно хотелось схватить каждую купюру и яростно разорвать, но я собрала их все и аккуратно положила в сумочку. Они нужны Ане и я найду способ их передать…как и способ связаться с Каролиной, чтоб она помогла мне вырваться от ее психопата мужа.
Я чувствовала себя осужденной без права на оправдание. Без права голоса и без права на апелляцию. Мне нужно было только молча принимать все, что этот человек захочет со мной сделать. Меня увезли в небольшой особняк в лесной местности, в какой-то глуши. И мне стало страшно, что я не выдержу. Я здесь сломаюсь. Я не готова к тому на что обрекла себя.
Одно дело заключать сделки в кафе с чашкой в замерзших руках, а совсем другое ощущать себя вещью, за которую заплатили и с которой будут делать все, что хотят. Унизительно больно и до сумасшествия хочется рассказать правду, но нельзя. Первую ночь я провела в полном одиночестве в роскошной комнате с огромной постелью, заваленной таким количеством подушек, что куда не повернись они были везде. Шелковые простыни, запах аниса и стерильной чистоты. Что это за дом? Вряд ли он принадлежит Альваресу. Скорей всего он его снимает. Первое, что я сделала это осмотрела окна и двор, камеры наблюдения и сколько людей охранят территорию. Решетки на окнах, забор под током.
И мне показалось, что сбежать отсюда невозможно. И я совершенно не умею лазать через заборы и по деревьям. Я всегда была девочка-девочка. С бантиками, рюшками и куклами в коляске. Спала с мишкой и боялась крови. Своей и чужой. Меня сразу тошнило. После смерти родителей я осталась совершенно одна…глупая, неприспособленная к жизни, не знающая ее совершенно.
У меня всегда было все хорошо и правильно. Я хорошо училась, я все делала на отлично, меня любили родители баловали и лелеяли, ограждая от любого зла. И сейчас мне казалось, что вдруг с мира слезла обертка. И я увидела какой он на самом деле. Обрушилась какая-то лавина грязи и я тону под ней, пытаюсь тянуть руки, кричать, молить о помощи, но меня никто не слышит… ведь я все это делаю молча.
С какого-то момента моя жизнь превратилась в ад. Начиная с увольнения за воровство, бешеными долгами, похищением Гошеньки, пониманиея, что Дима…Дима далеко не тот человек, каким я привыкла его считать… а я… я продалась испанскому футболисту и сейчас заперта загородном доме с решетками на окнах. И… и вряд ли меня кто-то станет искать. Ведь я «уехала по работе».
Я уснула ближе к утру и меня разбудил будильник. Нет, он не звучал из каких-то часов или приспособления. Он звучал отовсюду с каждого угла. Как сирена. Я распахнула глаза и испуганно уселась на постели. Двери комнаты открылись и на пороге показался мужчина, одетый во все белое. Молча положил на стол поднос, на котором даже издалека были видны лакированные туфли на высокой шпильке, кивнул мне и вышел из комнаты. Я бросилась к столу и тут же отшатнулась. На подносе лежат блестящие трусики, чулки в сетку, красная помада и платье горничной с фартуком настолько короткое, что, если хоть немного наклониться будут видны ягодицы. Тяжело дыша, не говоря ни слова я оделась. Если все это можно назвать одеждой. Вышла в коридор, где меня молча ждал мужчина в белом. Я пошла за ним цокая огромными каблуками и боясь с них свалиться, растянуться на полу. Мы зашли в просторную комнату, и мужчина провел меня на веранду. Следом за нами вошел слуга с подносом в руках, сервированным на одного человека… Как же ароматно пахнет из-под крышки на большом блюде. Ощутила насколько я голодна. Я не ела со вчерашнего утра. Желудок свело голодными спазмами.
Но вряд ли этот завтрак принесен для меня. Испанец восседал на кресле полубоком, расставив широко ноги в кроссовках. Одет по-спортивному. На нем лонгслив с вырезом на бронзовой груди. И джинсы и лонгслив кипельно белые. Контрастируют с его смуглой кожей и черными волосами. Он увлеченно смотрел телевизор. На огромном широком экране шел футбол, а из колонок гремела музыка. Слуга стал рядом с подносом. Ставить завтрак некуда. Разве что на колени Альваресу.
Испанец оторвался от экрана и кивнул мне, подзывая к себе. Медленно подошла, в нерешительности, стараясь не рассматривать его лицо. Но невольно тянуло…на него невозможно не обращать внимание. Рукава подтянуты до локтей и обнажают сильные руки с выпирающими венами. Похож на отдыхающего зверя, расслабленного и довольного собой. Есть в нем какой-то противоречивый налет аристократизма вперемешку со звериным темпераментом. Эдакое животное, отвлекающее от своей натуры и заставляющее обманчиво считать себя цивилизованным человеком.
И все же он невероятно красив…Все черты лица отточены, как будто четко прорисованы, вылеплены гениальнейшим скульптором, доведенные до идеала. Но в них проглядывается нечто дикое, неуправляемое, жесткое. Даже то, как он отбивает ритм музыки большим и указательным пальцем…даже эти движения отточено властные, чувственные. Как я не видела всего этого при первых встречах. Он вызывал во мне самую разнообразную палитру чувств. От злости, до восхищения, от ярости до возбуждения и страх. В моих эмоциях всегда присутствовала легкая нотка страха.
Сейчас она превалировала над всеми остальными. С хищника свалились все маски. Повернулся ко мне и осмотрел с ног до головы своими темными, бархатными глазами от темноты которых по коже пошли мурашки.
Нет в этих глазах больше игривости, нет в них той искры, которая заставляла меня трепетать, покоренной его морщинками в уголках…Мне стало одновременно и страшно и в тоже время захотелось поглубже вдохнуть его запах. Горький аромат незнакомого парфюма и крепкого кофе. Почувствовать, как все тело охватывает жаром, как становится тяжело дышать под его взглядом, как напрягаются соски и тянет низ живота. И я уже смотрю на его резко очерченные скулы, на сильную шею в вырезе и на рельефные мышцы груди, выступающие под тонкой трикотажной тканью.
— Вот теперь ты выглядишь так, как и должна выглядеть. Дорогая блядь.
Приподнял одну бровь глядя на мои ноги в развратных чулках, на грудь, спрятанную под фартуком. Чтобы ничего не ответить стиснула челюсти.
— Проголодалась?
Кивнула едва головой. Неужели пригласит позавтракать с ним?
— Еду надо заслужить.
Я продолжала улыбаться. Он ведь шутит, наверное.
— Поработаешь столом. Я хочу завтракать на свежем воздухе и смотреть матч, но здесь нет стола. Если не прольешь мой кофе и не опрокинешь тарелку с тостами — получишь завтрак.
Он шутит или издевается? Посмотрела на слугу с подносом — тот невозмутим, как статуя. Не шевелится с подносом в руках.
Перевела взгляд на Арманда — карие глаза смотрят на меня с каким-то едким презрением и жесткостью. Альварес улыбается, но эта улыбка не затрагивает его взгляд. И моя исчезает… я понимаю, что это не шутка.
