– Не начинай! Я и сам всё знаю. Тоне звонить не буду. Ты что, хочешь сказать, что вот я опять оказался в этой жопе – и сразу к ней? Помоги, спаси! Ты как себе это представляешь? Да и не хочу я. Я люблю её, но как-то по-особенному, с такой любовью и на расстоянии нормально. Просто ценю её и уважаю. А мне другого надо. Как ты не понимаешь?!
– Ладно, твоё дело. Я сегодня на дежурство остаюсь. Хочешь, приду, в шахматы сразимся?
– Приходи! Зануда ты, Аркаша. Если бы с бутылкой коньяка и с девочками, я бы реально возликовал.
– Какие тебе девочки! Ты что с ними делать будешь? В трубках своих запутаешься, – врач-друг ржал на всю палату.
– Ну и сволочь ты! Помечтать даже не даёшь.
Александр разглядывал летящие осенние листья за окном. Вдруг стало смешно и светло. Умел Аркадий найти к нему подход, знал, что более всего ненавидит жалость и лживые заверения, что всё будет хорошо. Будет как будет, но он ещё тут и туда как-то не собирается.
Дни тянулись один за другим то медленно, то быстрее и напоминали ему проходящий товарный поезд с бесконечными вагонами и этим особым монотонным стуком. Антонина жила на улице Народного Ополчения, как раз напротив станции «Дачное», и они часто ходили гулять за железную дорогу, особенно ранней весной, когда только-только познакомились и во всю цвела верба. Почему-то запомнились эти вагоны товарняка и то, как застывал в оцепенении, теряя связь с реальностью, не находя этому объяснения. За железной дорогой стояли маленькие покосившиеся деревянные домишки с трухлявыми заборами и петляли дороги, размякшие от талого снега. Из одного дома выскочила огромная овчарка и с диким лаем устремилась к ним. Он запомнил её клыки, оскал и свой страх, который сковал, не давая сделать ни одного правильного движения. А Тоня не растерялась: как встревоженная птица, раскинула руки и встала между ним и собакой. Та медленно отступила. Потом долго было стыдно за свою трусость, и он старался не вспоминать этот случай. Антонина, как всегда, промолчала, боясь ненароком обидеть, и, скорее всего, нашла ему тысячу оправданий. Александр вспоминал именно эту первую весну и ту совсем молоденькую девчонку, которая стала ему женой и подарила сына.
Женька редко звонил, мог исчезнуть на пару месяцев, а тут звонил чуть ли не каждый день. Может, чувствовал что-нибудь? Говорят же, передаётся на расстоянии, если кто-то постоянно думает о тебе и сильно переживает. Александр думал, думал каждый день. Ведь он так был счастлив, когда Женя появился на свет. А потом всё стремительно стало меняться в жизни – бизнес, связанный с поставками медицинского оборудования, и вечный сговор с собой: вот сын подрастёт и смышлёней станет, и будем больше общаться, гонять в футбол, зимой ходить на лыжах, по осени на Приморское шоссе ездить за грибами. Время шло, Женька рос, а ему было не до него.
– Что-то вы совсем раскисли, Александр Михайлович! А таким молодцом были первые дни. Может, случилось что? – Татьяна попыталась засунуть ему под мышку холодный градусник, он мягко отстранился.
– Я сам!
Мэрилин Монро больше не радовала его своим присутствием. Ему больше нравилась смена взрослой медсестры – вроде и не скажет ничего особенного, а в каждом слове теплота неподдельная и тихое сочувствие.
Часы без циферблата спешили на пять минут. Он заметил это только сегодня, так как следил за временем исключительно по часам на стене, позабыв о телефоне. Ручные давно валялись в прикроватной тумбочке, а ведь раньше и дня не мог прожить без часов на руке. Эта привычка появилась давно, когда встал вопрос о приобретении элитных котлов, необходимых как признак солидности и достатка. На две пары, себе и Антонине, денег не хватало, и он благородно решил первые часы купить Тоне, а потом уж и себе, жил же как-то без них. Она наотрез отказалась: нет и всё, тебе нужней, ты с людьми серьёзными встречаешься, вопросы решаешь, а мне какая разница, в чём у плиты стоять. Антонина ни дня не работала. Уже на шестом месяце экзамены выпускные в вузе сдавала. Потом Женька, муж, дом, заботы. Приучена была к порядку и домовитости, готовить обожала, пироги пекла разные и о себе не забывала. Саша за порог – она масочку для свежести на лицо нанесёт или в салон на маникюр сбегает, Женю на маму оставит. А няньки у неё отродясь не было, и домработницы тоже, всё сама, и при этом долго оставалась всё такой же хорошенькой и беленькой.
Два дня подряд дул шквалистый северный ветер. Он бился в окна, кружил и разносил по всему двору кленовые листья, издавая странные звуки, похожие на глубокие больные вдох и выдох. Александр Михайлович подолгу стоял у окна, наблюдая, как осень стремительно набирает обороты: «Скоро польёт не переставая. Ну и хорошо, здесь и перекантуюсь. Глядишь, и первый снег, и первые морозы…»
Желания выйти на улицу не было, да и нельзя. Александр считал, что там, за порогом клиники, он лишний среди здоровых, сильных людей, тех, кто отчётливо видит свой завтрашний день. Он же боялся всего этого и суеверно старался стирать все мысли и планы на будущую жизнь, которая, как ему казалось, неуловимо сходила на нет, лишая права на надежду.
– Саш! Ну что с тобой? – Аркаше было не до шуток. – Давай начистоту! Ты что, не веришь, что мы тебя вытащим?
– Не знаю, Аркадий! Два раза удача по одному и тому же вопросу не приходит. И так спасибо тебе, двадцать лет протянул.
– Ну ты же не боялся тогда ничего! Наоборот, злой был, уверенный!
– Молодой был! Дурак! Вот и уверенный… Ладно, это осень, наверное, так на меня действует. Умирает вокруг всё, и я до кучи!
– Не умирает, а засыпает! Чтобы по весне всё по новой! Вот и у тебя так же будет!
– А если нет?
– Иди ты в задницу! Значит, похороним достойно. Но учти: будешь так раскисать – не приду на похороны! А если и приду, то руки не подам и разговаривать не буду! – Аркаша по привычке засунул руки глубоко в карманы и прыснул от смеха.
– Идиот! Кто бы нас услышал сейчас, точно решат, что мы подспятили. Выпить есть?
– Тебе нельзя! – замахал руками Аркадий.
– Можно, Аркаша, можно. И шахматы тащи. Разнесу тебя в пух и прах!
– Может, ещё и девочек тебе выписать? – Аркадий приплясывал на месте и смешно корчил толстую морду.
– Не, с девочками повременим. А вот курить буду и бухать тоже буду!
Они просидели почти до трёх ночи и убрали больше половины бутылки армянского коньяка.
– Жрать охота! Шашлыков бы! – Саша мечтательно закатил глаза.
– Только не говори, что мы будем разводить костёр посреди палаты. Сань, если нас застукают или накапает кто, меня уволят, – промямлил подвыпивший врач, хирург, друг Аркадий Соломонович.
– Не, не посмеют! Я восстание тут организую! Марш протеста!
– Ладно, болезный мой, пойду в ординаторскую, сворую что-нибудь для тебя из холодильника общакового.
– Да, хороший у них главный хирург! Ворюга, дебошир и пьяница.
– Зато не бабник.
