Мое суждение было в высшей степени пошлым, но тем хуже. Гомер не стал бы мне противоречить, Полстра тоже. Он, как Улисс, решил спрятаться, скрыть, кто он такой. Это старый фокус писателей, чтобы легче было вернуть на сцену персонажа. Полстра, несомненно, вернется, когда Бразилия ему надоест и когда о нем больше не будут говорить. У него явно много общего с Улиссом. Я надеялся только, что футболист будет менее жестоким, чем древний герой.
– Хочу сказать еще кое-что напоследок, Алекс.
– Я слушаю.
– Перед тем как сесть в самолет, я сводил сына посмотреть квартал, где вырос.
– Вы последовали моему совету?
– Да, и в точности. Я хорошо сделал, что вернулся туда. И знаете, что было?
– Нет, не знаю.
– Никто меня не ждал. Я сел на том самом месте, где мои друзья детства проводили свои дни.
– Они были там?
– Да. Я присел рядом с ними, и мне показалось, что ничего не изменилось. Они подвинулись, чтобы дать мне место, вот и все.
Даже люди доброй воли прекращают борьбу
– Комиссар Жерро скоро примет вас, месье. Будьте добры подождать здесь.
Агент, встречавший посетителей, указал мне на неудобный стул в одном из закоулков комиссариата. Рядом со мной ждали другие люди. После больницы я интересовался другой стороной человеческого несчастья – бедой жертв.
Одна женщина успокаивала подругу, чей автомобиль ударила машина, водитель которой сбежал с места происшествия. Мужчина с перевязанной челюстью громко жаловался, что ее побил старый друг.
А я пришел узнать, продвигается ли следствие. Мелани с каждым днем чувствовала себя лучше, и ей стало легче говорить. Когда она произносила слова, уже не казалось, что ее рот набит камешками. И она поручила мне встретиться с комиссаром Жерро.
Мужчина с повязкой открыл беззубый рот. Нападение было тут ни при чем: этих зубов он лишился раньше. Он пытался поделиться своими заботами прямо, в более доверительном разговоре. Поэтому он хлопнул меня по плечу и заговорил:
– На тебя тоже напали? Видно, что да: у всех таких лицо одинаковое. Мой дружок крепко заехал мне в зубы. А мы двадцать лет как знакомы. И все из-за машины. Хорошо, мне помог другой приятель (у меня их много, дружков). Понимаешь, я не драчун, никогда ни с кем не дрался.
– Вы правы. Насилие ничего не улаживает. Я тоже никогда не дрался – и, можно сказать, горжусь этим. Сила в том, чтобы отказаться от боя.
– Ну да, но все-таки, понимаешь, я иной раз говорю себе, что должен был бы защищаться, потому что ударов мне досталось – ох сколько.
Если хорошо подумать, почти беззубый рот был доказательством его правоты. При некоторых обстоятельствах надо защищаться.
– А тебе кто вмазал?
– Вообще-то никто. Я…
В последнее время меня не ударял в лицо никакой предмет. Просто новый друг ошибочно истолковал мою бледность.
– Значит, это ты вмазал кому-то?
– Нет, я пришел повидаться с комиссаром.
– Жерро хороший мужик.
– Я в этом уверен.
Он отвернулся и после этого не обращал на меня внимания: не хотел меня больше беспокоить. Истинный джентльмен, но ему не повезло: он не родился в семье университетских преподавателей. О моих зубах всегда хорошо заботились. Ни малейшего риска, что один из них выпадет. Когда мне было десять месяцев, моя мать каждый день чистила мой первый зуб специальной щеткой, купленной за огромные деньги у хирурга-дантиста, друга нашей семьи. Семья университетских преподавателей дружит с хирургами, редакторами, архитекторами. В моем окружении не было ни одного беззубого человека – у всех были красивые зубы, которые выстроились ровно в ряд, как слишком благоразумные дети в классе. Битые жизнью люди вроде тех, кто сидел рядом со мной в этом комиссариате, не жили рядом с нами. Я часто думал, что моя мать накапливала дипломы не для того, чтобы делиться с нами своими знаниями и вызывать у своих студентов желание сделать эти же открытия, а для того, чтобы не соприкасаться с бедняками. При защите диссертации ей достаточно было применить правило «нет начитанности – человек отвергнут», чтобы ее почтили самым хвалебным упоминанием.
Поскольку мне не с кем было говорить, я решил немного почитать. Я принес с собой книгу Жорж Санд, которую еще не читал: «Франсуа ле Шампи».
Моего соседа сменил напуганный мужчина, который постоянно оглядывался, словно на него с минуты на минуту должны были напасть. Он встретился со мной взглядом, и его выкатившиеся из орбит глаза остановились на моих.
– «Франсуа ле Шампи»!
– Вы знаете эту книгу?
– Если я ее знаю, значит, проклятие продолжается. Он все время говорит о ней: «Мама села подле моей кровати; она взяла роман «Франсуа ле Шампи», которому красноватый переплет и непонятное заглавие придавали в моих глазах отчетливую физиономию и таинственную притягательность»
[37]. И тра-та-та…
– О чем вы говорите? О каком проклятии? Я с вами не знаком, месье.
– Месье, я ничего не имею против вас. Простите. Я говорил о проклятии книг. И в особенности одной книги – «В поисках утраченного времени».
– Я никогда не слышал об этом проклятии.
– Скажу вам только одно: остерегайтесь Пруста! Он среди нас! И он очень агрессивен! Час назад он набросился на меня посреди улицы. Он хотел меня задушить.
– Пруст? Но он…
– Нет, он не умер. Он повсюду.
К нему подошел полицейский и сказал:
– Месье Баррель, ваша очередь.
Мужчина встал; это заняло у него всего долю секунды, словно его подбросила вверх пружина. Я, наконец, не одинок: есть еще кто-то, живущий в литературе.
– До свидания, месье, счастлив был познакомиться с вами. Пожалейте себя: избавьтесь от этой книги.
На него напал Пруст! Я думаю, что на земле больше жертв его фраз, чем жертв самого бедняги Марселя.
– Идите за мной.
Это указание, адресованное мне, оборвало мои убийственные размышления.
– Значит, дело Аттал… Садитесь.
– Спасибо.
– Сожалею, что заставил вас ждать, но мы сейчас загружены выше головы.
– Я использовал это время для разговора с человеком, который терпеливо ждал вместе со мной.
Жерро, делая вид, что интересуется тем, что я делал в ожидании встречи с ним, искал в куче разноцветных переплетов папку с делом Мелани.
– Вы хорошо сделали: когда человек с кем-то разговаривает, время бежит быстрее. Кстати, я вас не спросил: вы здесь по делу Аттал, а не по другой причине?
