Я мог вычеркнуть Яна и Анну из своей адресной книжки. Они больше не существовали для меня. Они существовали только друг для друга. Адская пара: Аид и Персефона под музыку Баха.
Еще одно бегство
Я не дружу с веб-камерой. Мелани открыла для нас общий аккаунт в приложении, которое позволяет общаться на расстоянии с помощью этого пластмассового глаза. Аккаунт был открыт на мое имя, потому что Мелани не хотела, чтобы ее нашли бывшие одноклассники. Иногда прилипчивые парни, устав от своей жены, ищут на лицейской фотографии одноклассницу, любовь к которой давно поблекла. Они хотят увидеться с ней тайно от всех и лгать о своей жизни, чтобы возобновить прошлое.
Мелани пользовалась веб-камерой «с совершенно иными целями» – для разговоров с одной своей бывшей сослуживицей, уехавшей жить в Бразилию. Эта девушка была так красива, что ее красота не могла быть естественной. По словам моей спутницы жизни, эта красавица переделана с головы до ног. Эта девушка, как только устанавливалось соединение, впускала к нам солнечный свет, который заливал всю нашу квартиру. Искусственные груди и ботокс подруги не имели значения: на расстоянии, как на только что покрашенной заново стене, детали не видны. Когда Мелани начинала с ней разговор, я пользовался этим: подходил, здоровался с подругой и смотрел на красавицу. Та говорила ни о чем. Если быть честным, со мной это тоже случалось, но я, контактируя с другим человеком, пытался принести ему хотя бы одну интересную для него новость. Я не врывался в чей-то дом для того, чтобы там любовались цветом моих ногтей.
Поэтому, когда мерзкий сигнал скайпа прозвенел в моей гостиной, я решил, что прекрасная Арманс (которая, учитывая количество своих побед, не рискует окончить свою жизнь в монастыре, как героиня Стендаля) только что вернулась с пляжа и желает побеседовать с Мелани. Я мог бы сообщить ей, что у ее подруги возникла небольшая проблема и что при нынешнем положении дел подруге наплевать на ее последнюю пару шлепанцев-вьетнамок, а также на исследование поведения наночастиц в стерильной среде. И ничто не мешает мне выключить звук, когда она откроет рот.
Но на экране появилось не лицо Арманс, а мужское лицо, такое же молодое и прекрасное. Удравшая звезда, великолепный беглец, пенсионер в двадцать семь лет, молодой Кирк Дуглас – Энтони Полстра. В моей гостиной. Мечта футбольных болельщиков. Мечта отправленных в погоню за ним журналистов, которые мчатся за ним по миру. Кошмар библиотерапевта, изнуренного физическим отсутствием своего пациента. Энтони Полстра на экране моего персонального компьютера… А я перед ним, одетый как для прогулки с собакой… хотя ее у меня нет. И подумать только, миф о парижанах еще живет за границей и в некоторых отдаленных уголках Франции. По крайней мере, это можно сказать про парижанок, но обязательно должен существовать и мужской эквивалент. Парижанин всегда выглядит классно, несмотря на загруженность делами и давление жизни, парижанин в идеально выглаженной рубашке, рукава которой подняты до локтей, а пуговицы на шее застегнуты. Я родился в Париже, однако был одет в шорты, которые в три или четыре раза шире моих бедер, и в футболку, краски на которой полиняли, как на произведении искусства, на которое миллионы посетителей Лувра выдохнули тонны углекислого газа.
– Я не ожидал, что увижу вас так скоро, Энтони.
– Мне нравится эффект внезапности и на поле, и в жизни. Но, может быть, я вас беспокою? Вы не собираетесь выйти?
– Нет, вовсе нет. Вы самый молодой пенсионер Франции. Вы займете место в следующем издании Книги Гиннесса.
– Можете не волноваться: меня быстро забудут, как старую стиральную машину.
Явно весь мир одержим стиральными машинами. Сначала Чэпмен, теперь Полстра.
– Я, по крайней мере, надеюсь, что не имею отношения к вашему решению все бросить. Когда представляю себе, сколько боли это причиняет вашим болельщикам, журналистам…
– Вы тут ни при чем, Алекс. Но Улисс при чем!
– А?
– Я немало понял, читая «Одиссею». Улисс теряет часть своей жизни, странствуя по миру. Я тоже. Улисс любит только свою семью. Я тоже. Мне надоело, что я никогда не могу быть вместе со своими. Я не заблудился, я могу пристать к берегу, когда хочу. Я решил больше не плавать по морям.
– Если такова ваша воля, я не могу вас осудить. Вы берете свою жизнь в собственные руки, это похвально.
– Спасибо.
Нашу беседу прервал голос, спросивший: «Мы идем на пляж, папа?» Кудрявый мальчик, голый до пояса и в очках для дайвинга, сильно и настойчиво тянул футболиста за руку. Если бы на поле противник так потянул за нее Полстру, тот бросился бы на землю и стал кричать, что на него совершили покушение, ему нанесли ужасную рану, и умолял бы судью удалить виновника. Но Полстра был «на пенсии», и, если бы лег на землю лицом к своему сыну и ко мне, это бы ничего ему не дало. Он лишь сказал ребенку: «Подожди», и тот направился к огромной рождественской ели, которая торжественно возвышалась на заднем плане. Веб-камера не могла показать ее полностью: елка со всех сторон вылезала за границы кадра. Гостиная футболиста была похожа на вход в «Галерею Лафайет» на бульваре Осман.
– Я вижу, что вы уже не во Франции.
– Мы отчалили от берега. И проведем праздники под солнцем. Мы в Бразилии.
– Значит, вы оказываете мне доверие! У меня есть хорошая приятельница в Бразилии.
– Я обожаю эту страну, ее ценности, ее краски…
Будь я немного склонен к язвительности, добавил бы: ее коэффициент смертности, ее трущобы, ее детей, которые нюхают клей, и т. д. Но я не хотел выводить Полстру из себя такими мрачными явлениями. Часто говорят, что те, кто ушел на пенсию, нелегко адаптируются к новой жизни. Если я испачкаю черной краской идиллическую картину футболиста, он рискует снова впасть в депрессию. А у меня нет в Бразилии знакомого библиотерапевта, я знаю там только Арманс с ее шлепанцами и грудью, заметной за километры.
– Это еще и страна футбола.
Наступила тишина. Полстра поморщился. Может быть, вспомнил себя – мяч у ног, и весь стадион приветствует его. Я не должен был бы произносить слово «футбол». «Трущобы», в сущности, было бы более подходящее в этой ситуации слово.
– Кстати, мой агент сделал перевод на ваш банковский счет.
Бывший спортсмен не хотел говорить о футболе, но слово «футбол» притянуло за собой другое слово – «перевод». Спорт и деньги скованы одной цепью, как два каторжника. Каторжники, которые тонут вместе.
– Не обязательно было торопиться.
– Я люблю, когда дела делаются быстро. А я не скоро вернусь во Францию.
– Идем, папа! – снова принялся за свое мальчик.
Полстра посадил его на колени.
– Алекс, спасибо за все. Я должен уходить. И последнее: я теперь очень хочу прочитать «Илиаду». Что вы думаете об этом?
– Очень хороший выбор.
Сказать о таком монументальном произведении, что оно «хороший выбор», примерно то же, что сказать о Микеланджело, что он делал хорошие скульптуры. «Твой Давид неплох, Мишель, но он не смотрит нам в глаза».
