Чэпмен возвращался с манифестации, чувствуя, что выполнил свой долг. Счастливый человек!
Я продолжал вести себя тихо и прятаться под юбками Эмили Дикинсон. Шел за этой группой, не говоря ни слова. Внезапно одна из женщин обернулась: она, несомненно, заметила мое присутствие. Я сразу же наклонился завязать шнурки и применил гиперболу – потратил на эту операцию много времени. Потом я очень тихо и спокойно выпрямился и, медленно шагая, стал снова читать стихи поэтессы. Это оружие действует идеально. Женщина больше не беспокоилась. Если бы она набросилась на меня, я бы охотно швырнул им в лицо свой экземпляр «Поминок по Финнегану».
Слезы императора и слезы царицы
Есть люди, которым все удается. У них есть любовь, деньги, успешная карьера, красивый дом, идеальный газон (без единого сорняка), автомобиль, который трогается с места, как только нажата кнопка «Старт» (может быть, даже раньше), вежливые дети, волосы которых элегантно распределены по поверхности головы. У них никогда нет ни малейшей заботы. Никаких проблем с их страховщиком: он, не моргнув глазом, возвращает им деньги за любую бытовую технику. Даже обувь не осмеливается создавать проблемы пальцам их ног. Никаких недоразумений с самолетом, который везет их в отпуск: ни опозданий, ни забастовок персонала. Жилье их расположено в «счастливом месте»: никогда никаких проблем с поездом или метро. Все у них хорошо. К счастью, не всем так везет, и поэтому у терапевтов есть работа.
В моей жизни ничто не работало по этой модели. Моя машина трогалась с места, когда сама хотела. Моя квартира не была моей: она принадлежала моей бабушке с хриплым дыханием. Это была ее квартира. Газон… какой газон? Между этими четырьмя стенами нет ни одного клочка пространства, который был бы достоин носить это название. В объявлении об аренде указан балкон. Ты мечтаешь о прохладе, а на самом деле это узенький выступ окна, балкон для ящиков с цветами Мелани.
Мои дети. О них мне нечего сказать, значит, и об их волосах тоже. Мои отпуска. У меня привычка планировать их плохо. Примерно так: вижу в Интернете объявление «Сдается дом «Туфта» в Испании», плачу за его аренду, а едва пересекаю границу, он становится невидимым. Я думаю, что десятки журналистов разыскивают меня, чтобы услышать мое свидетельство. Выслеживают жертву. Если мне немного повезет, в итоге я окажусь на телевидении, в жалкой программе расследований, между выпуском про наркотики и выпуском о проституции.
Я был в одном шаге от погружения в полное собрание сочинений Шопенгауэра. Разочарование открывало мне доступ к великим мыслителям… на мгновение. И тут пришел потный Чэпмен.
В сущности, тот, с кем я должен увидеться через два дня, появился передо мной в своем подлинном виде. И этот вид был не очень-то красивым. Но я должен продолжать встречаться с Чэпменом. Потому что пациента не бросают, даже если его высказывания достойны сожаления. Надо оставаться профессионалом. И ради денег тоже. С философской точки зрения это ничтожная причина, но я живу не в учебнике философии. Мне нужно жить. Надо есть, оплачивать счета. Надо существовать в мире, а не только в книгах. Я думал как Хайдеггер, хотя и не усвоил его понятия. И тем лучше: у этого старины Мартина были две или три причины упрекнуть себя.
Мне надоел этот день. Хватит! Я проглотил двойную дозу успокоительных. Обычно я их вообще не принимаю: слишком боюсь уснуть и не проснуться. Французы считаются чемпионами мира по употреблению успокоительных, и я не исключение из этого правила. Сейчас я даже мог бы претендовать на что-то вроде «Золотого мяча» в этой дисциплине. На приз «Золотой валиум». Я забрался в свою кровать и запрограммировал радио на отключение через сорок минут. И оказался слишком самоуверенным: через два часа после этого я все еще мечтал. Я снова включил радио. Чей-то монотонный голос возвращал к жизни несчастных слушателей, которые обращались за советом. Их признания следовали одно за другим, пока не началась программа новостей.
«Манифестации, прошедшие по всей Франции, привели к многочисленным столкновениям. Три человека получили тяжелые ранения в столице и два в провинции. Шествия подверглись нападению противников движения «Брак для всех» и права однополых семей на усыновление.
Теплая погода стала настоящей катастрофой для профессионалов туристической индустрии. Лыжные станции пусты. Большинство из них закроются и будут ждать возможных снегопадов.
Новости спорта: Завтра ФИФА вручит свой самый ценный приз – «Золотой мяч». Церемония вручения пройдет в Женеве. В числе финалистов – французский нападающий Энтони Полстра».
Для того чтобы смеяться, надо, чтобы твой ум не был ничем занят. Нужно иметь топливо, которое заставит работать мышцы скул. Я не смеюсь вместе с пациентами. У меня авария: нет топлива. Нет потому, что я сам так хочу. Если бы я смеялся с ними, мой ум был бы доступен для меня, но недоступен для них. Я не первый, кто не смеется во время своей профессиональной деятельности. Иисус был таким намного раньше меня. И это ему неплохо помогло – в смысле признания. Короткая, но наполненная жизнь на земле. И величие в потомстве. Лично я не прошу для себя так много. Довольные пациенты и Мелани со мной – этого мне вполне бы хватило. Что касается остального, у меня нет двенадцати друзей (а если бы имел, среди них, несомненно, предателей было бы больше, чем один). И борода мне совершенно не пошла бы.
Для одного из моих университетских преподавателей, маленького человечка с неисчерпаемым запасом нервного смеха, я был представителем печальной библиотерапии – той, которая предпочитает немного строгие тексты более легким произведениям. В противоположность радостной библиотерапии. «Бодрей, Алекс! Сегодня мы полакомимся текстом Дидро!» – говорил он мне, когда рано утром видел, что я бессильно согнулся над своим столом. Этот преподаватель плохо знал меня. Я избегал веселых текстов из боязни, что они окажутся сильней меня. А не потому, что не любил их, хотя, бывало, наслаждался текстом Дидро. Я, как умел, пытался защититься, восстанавливался после целой ночи утомительного чтения.
Для меня такая позиция неудобна, ведь из всего узнанного из книг я твердо усвоил то, что смех – движущая сила многих писателей. Я борюсь со смехом, когда некоторые мои пациенты рассказывают мне о своей поломанной жизни. К счастью, датчик установлен на красное. Мышцы моих скул находятся в спящем режиме. Что бы сказали пациенты, если бы я заливался смехом даже при самой легкой ошибке в их речи? А они всегда случаются в самый неподходящий момент, когда напряжение бывает самым сильным. Или, что еще хуже, смеялся бы, когда отрыжка вторгается в серьезный разговор?
Отрыжка – болезнь века; это мнение журнала о здоровье, на который подписана моя мать. Отрыжка напоминает нам, что мы уязвимы. Отрыжка сломала бы половину трагедий Великого века, если бы драматурги использовали ее в ремарках. Стихотворный размер Расина был бы разрушен, если представить себе Тита и Беренику жертвами их жалких телесных оболочек:
Тит
…Высокий наш удел нам так велел страдать,
Чтоб весь увидел свет, сказала вся столица:
«Они и слезы льют, как цезарь и царица».
Да, нам с тобой – увы! разлука суждена.
Береника
И это от тебя услышать я должна?
Я, так привыкшая считать себя любимой?
Моя душа влеклась к тебе неодолимо
Моя мать всегда думала, что, если я никогда не плачу, я никогда и не смеюсь. Еще одна общая черта с Иисусом: одинаковое настроение в любых обстоятельствах. Какое разочарование для родителей, которые хотят иметь детей, впитывающих окружающий мир, как губка. Но она ошибалась. Я испытывал мало радости, когда мать была рядом, и это было заметно. В ее отсутствие я считал себя достаточно веселым – конечно, кроме того времени, когда был несчастен в любви. Я был счастлив потому, что мне оставалось еще так много прочитать, так много узнать о себе и о других, так много раз прикоснуться к уму авторов и к их текстам. Одна книга влекла за собой другую. Литература – бездонный колодец. Но это теплый колодец; он не убивает, а успокаивает, потому что в нем лежат сокровища, которые выводят нас на поверхность. Книги не полностью отрезают нас от мира; они учат нас лучше понимать и осмысливать его.
