Будем наслаждаться свободой сынов Божиих. Но остережемся быть участниками падения добродетели, которое угрожало бы нашему обществу, если бы христианство начало дряхлеть. Чем мы были бы без него? <…>
Если же рационализм захочет управлять миром, не считаясь с религиозными потребностями души, есть на то опыт Французской революции, чтобы понять последствия подобной ошибки
[79].
Подтверждает ли история вывод Ренана о том, что религия необходима для нравственного здоровья человека, что его природная этика столь слаба в сравнении с хищными инстинктами, рыщущими в сумерках цивилизации и являющимися лишь в наших снах, преступлениях и войнах? Вот что говорит на этот счет Жозеф де Местр
[80]: «Я не знаю, что на душе у негодяя; но душа порядочного человека — омерзительна»
[81]. История не дает нам сколь-нибудь весомых примеров успешной государственной деятельности на поприще нравственности без опоры на религию. В наше время целый ряд стран, например Франция и Соединенные Штаты, объявив о том, что церковь отделена от государства, все же прибегали к помощи религиозных институций в целях поддержания порядка. Путем же полного отречения от какой бы то ни было религиозности пошли лишь некоторые страны коммунистического блока; пожалуй, временный успех подобного эксперимента можно списать на принятие людьми коммунизма в качестве религии (или, как сказали бы скептики, опиума), заместившей собой церковь как главного поставщика спокойствия и надежды. Если социалистическому режиму не удастся побороть бедность населения страны, то и новая религия в скором времени растеряет весь свой запал и блеск, окунув страну в новую волну религиозных верований в целях успокоения страждущих. «Покуда на земле царит бедность, на небе будут править боги»
[82].
Глава 8. Об экономике и истории
История, по Карлу Марксу, — это экономика в действии, то есть всеобщее состязание индивидов, групп, классов и государств за пропитание, топливо и прочие жизненно важные ресурсы. Любые формы государственности, религиозные институты, культурные явления и так далее — все так или иначе уходят корнями в экономические процессы. Промышленная революция повлекла за собой демократию, феминизм, контроль рождаемости, социализм, постепенную секуляризацию, ослабление морали и нравственности, обретение литературой независимости от аристократов-меценатов с сопутствующим замещением романтизма реализмом, а также экономическую трактовку исторического процесса. Герои оказывались следствием событий, а не их причиной: к примеру, об Агамемноне, Ахилле и Гекторе никто никогда бы не услышал, если бы греки не вознамерились взять под контроль важные торговые пути через Дарданеллы; именно экономика, а вовсе не Елена — «прекрасней, чем вечерний воздух, пронизанный сияньем тысяч звезд»
[83] — отправила к Трое тысячи кораблей. Воистину эстеты греки умели искусным слогом прикрыть голую экономическую правду.
Без сомнения, экономические факторы оказали значительное влияние на ход истории. На средства Делосского союза
[84] был выстроен Парфенон; сокровищами Клеопатры удалось удержать на плаву тонущую Италию так, чтобы Вергилию хватило на гонорары, а Горацию — на виллу; Крестовые походы, подобно греко-персидским войнам, также велись за господство над торговыми путями; банкирским домом семейства Медичи оплачивался Ренессанс во Флоренции; развитая нюрнбергская торговля и промышленность позволяли творить Альбрехту Дюреру; наконец, движущей силой Великой французской революции стали отнюдь не блестящие сатиры Вольтера или сентиментальные романы Руссо — одной из ее причин послужила возросшая мощь среднего класса, стремившегося законодательно закрепить условия ведения бизнеса и торговли, а также жаждавшего больших социальных прав и политической власти.
Маркс, впрочем, не имел в виду, что действия частных лиц всегда продиктованы экономическими интересами; он был совершенно далек от измышлений, что-де Абеляр любил, Будда проповедовал, а Джон Китс сочинял стихи из материальных соображений. Однако он все же, вероятно, несколько недооценивал роль внеэкономических факторов в поведении народных масс: к примеру, религиозного пыла, как во времена войн испанцев с мусульманами
[85]; националистического порыва, как в рядах гитлеровских войск или японских камикадзе; неконтролируемого, стихийного народного возмущения, подобно июньскому мятежу лорда Гордона в Лондоне в 1780 г.
[86] или сентябрьским расправам над контрреволюционерами в Париже в 1792-м
[87]. Во всех подобных случаях мотивы лидеров (зачастую неявные или скрытые от общественного взора) вполне могут быть обусловлены экономическими интересами, однако конечный результат в значительной степени зависит от настроения простых людей. В огромном множестве случаев политическая или военная власть была прямой причиной, нежели следствием экономических операций, как, к примеру, во время большевистского переворота в России в 1917 г. или военных переворотов, пронизывающих всю историю Южной Америки. Кто стал бы утверждать, что завоевание Испании маврами
[88] или покорение Азии и Индии монголами явилось следствием экономической мощи? Как раз наоборот: в этих случаях именно бедные торжествовали над богатыми, получая в результате военных побед усиление политической власти, а уже с ней — экономической мощи. Генералы, в сущности, могли бы дать военную интерпретацию истории рода человеческого.
