Как назло, очередь к регистрационной стойке продвигалась быстро. С каждым оформленным пассажиром Раиса Матвеевна становилась грустнее и грустнее. Она прекрасно понимала, что ближайший год, а то и два, не увидит семью.
Семен поставил чемодан на контрольные весы и понял, что проблемы только начинаются.
– У вас перевес в два килограмма, – объявила сотрудница, пристально глядя на пассажирку.
– Это плохо? – спросил Мишка.
– Как посмотреть. Рейс международный. За каждый лишний килограмм оплата в валюте. Может быть, вы что-то выложите и отдадите родственникам?
– Я и так им уже отдала все, что только можно. Вот, единственное, с чем мне осталось расстаться, так это маленькая сковородка, которая на чужбине будет мне напоминать родной дом, – попыталась давить на жалость Раиса.
– Господи, что только не тащат с собой! – недовольно буркнула девица, шлепнула печать и, пожелав приятного полета, отдала документы.
– Ну, что я говорила! – ликующе произнесла Раиса Матвеевна. – Число-то счастливое!
– Для кого как, – прошептала Соня, окончательно распрощавшись со сковородой.
* * *
Советского человека трудно чем-либо напугать. Советский человек многое повидал на своем веку и не собирается впадать в панику перед житейскими трудностями. Так думает каждый, пока не столкнется с визгливой теткой-контролершей, закрывающей пышной грудью выход безбилетным пассажирам или работниками погранично-таможенной службы. Даже если у вас все в порядке, мысли «а вдруг что-то не так, и все…» постоянно кружатся в голове, отнимая покой у отъезжающих и остающихся на родной земле заплаканных родственников. Для всех очевидно: ровная желтая полоса на мраморном полу безвозвратно разлучает родные души, выжимает из «предателей» Родины обильные слезы и вселяет абсолютную уверенность в смутном будущем, которое наверняка появится у них на чужбине.
Нездоровый страх перед работниками таможни вызывает учащенное сердцебиение, покраснение щек, обильное потоотделение и глубокое чувство вины у всех законопослушных (и не очень) граждан.
Состояние Раисы Матвеевны при прохождении таможенного контроля было сродни предобморочному. Она то и дело тяжело вздыхала, поглядывая с тоской на брошенную ею семью.
– Вы в отпуск летите или на постоянное место жительства? – поинтересовался сосед по очереди.
– На постоянное.
– Вот и я тоже. Бабка моя померла, и дети к себе жить зовут. В нашей деревне уже почти никого не осталось. Все разъехались. Школы нет, больница далеко. К врачу нужно в район ехать. Ноги у меня больные, чтобы с хозяйством управляться. Кое-как распродал скотину за бесценок, и к сыновьям. Дом у меня добротный был, да кому он в далекой деревне нужен! Городские купили усадьбу под дачу. Уезжаю, а душа рвется на части. Ведь жизнь там прошла. Могилы родных бросаю. Все бросаю!
– А я без сожаления оставила детям квартиру. Они у меня замечательные. Вон, стоят, ждут, пока я контроль пройду.
– Следующий, – поставленным голосом произнес таможенник. – Паспорт, документы, деньги, билеты.
Мужчина послушно представил офицеру все необходимое.
– Владимир Генрихович Штерн, – медленно произнес таможенник, – деньги везете?
– А как же без денег!
– Какую сумму?
– Сто пятьдесят марок, и, заметьте, не почтовых.
– Не положено.
– Как так не положено?
– Перебор, товарищ Штерн. Вы имеете право провозить валюту, эквивалентную тридцати рублям, и ни центом больше, – строго произнес таможенник. – Все, что выше – подлежит конфискации. Положенную сумму можете взять с собой, остальное отдайте провожающим вас родственникам.
– Не провожают меня родственники. Некому.
– Сожалею, – бодро произнес таможенник. – Значит, будем оформлять изъятие за незаконный провоз выше дозволенной суммы.
– Как изъятие? Я же их не украл! Продал дом, хозяйство, мотоцикл с люлькой.
– Сочувствую, но закон есть закон, – холодно произнес офицер.
– Как же так, сынок! Я ж в колхозе всю жизнь за трудодни, а потом копейку к копейке складывал, чтобы дом построить, детей поднять. Отказывали с бабкой себе во всем, а ты у меня их забрать хочешь. Нечестно это. И кто ж такой закон издал, чтобы трудового человека грабить?
– Сто марок – пожалуйста, а остальное подлежит конфискации, – не унимался таможенник. – Предъявите деньги к пересчету.
– Да как же это такое может быть, – растерянно произнес мужчина, доставая валюту из внутреннего кармана. – Я же в колхозе за трудодни… Круглые сутки в поте лица… Все за копейки отдал.
– Сожалею, – подчеркнуто фальшиво произнес служивый.
– Я же всю жизнь работал, а вы под старость лет меня их лишаете, будто я у государства что-то своровал.
– Не положено.
Лицо Владимира Генриховича стало бледным, губы затряслись, а глаза наполнились такой скорбью и безысходностью, что, глядя на него, Раисе Матвеевне сделалось плохо. Трясущимися руками сосед достал из внутреннего кармана деньги, завернутые в носовой платок. Только с четвертой попытки он расстегнул булавку, сдерживающую края тряпицы, и с отчаянием бросил банкноты на стойку.
– Забирайте! Все тогда забирайте, если у вас души нет! – плача, произнес старик, отталкивая от себя купюры.
Почти половина суммы упала на пол, но мужчина даже не попытался их поднять. Он стоял и плакал, не стесняясь обильных слез. Таможенник с безразличием посмотрел на отъезжающего и принялся считать оставшуюся лежать на стойке валюту. Очередь заволновалась в ожидании развязки.
– Попрошу соблюдать порядок и не мешать оформлению документации! – крикнул офицер в толпу. – А вам, пока еще товарищ Штерн, придется потрудиться и собрать с пола деньги.
Раиса Матвеевна, с ужасом глядя на разворачивающиеся события, не выдержала и решила во что бы то ни стало помочь пожилому человеку. Она нащупала в сумочке аккуратно сложенные деньги и, не извлекая их оттуда, отсчитала пятьдесят марок и незаметно сунула их в руку Семену.
– Мам, ты что задумала? Сама-то как?
– Сынок, за меня не переживай. Смотри, какая с мужчиной беда. Как бы инфаркт не хватил. Его в Германии дети ждут, а, судя по разыгравшейся драме, он может туда не попасть. Я слыхала, в лагере для беженцев кормят хорошо, да еще и приплачивают каждый день. Не пропаду. Ой, это же надо, какая я неловкая! Валюту обронила, – специально громко произнесла она, подбирая с пола соседские купюры.
Она быстро отсчитала пятьдесят марок для себя, а остальное сунула в руку Штерну.
Владимир Генрихович стоял в растерянности до тех пор, пока Раиса Матвеевна резко не дернула его за штанину.
– Предъявляйте оставшуюся сумму к учету, – потребовал таможенник.
