— Малинка, ты влипла. Он не слуга.
— Дени?! — с вопросительными интонациями донеслось с дерева.
— Сейчас посмотрю, насколько все серьезно, — прокомментировала она и вновь повернулась в мою сторону.
— Мы с сестрой признаем вину, в нарушении покоя благородного мужа выразившуюся, и просим огласить виру, желаемую быть им полученной за сии действия наши, кои не от злобы души, а только лишь от юности резвой проистекли, — на классическом старолаорийском обратилась она ко мне.
Учитывая, что находились мы в Руоне, столице Рейса, и до этого разговор велся, разумеется, на самом что ни на есть обыденном реисском языке, переход на лаорийский, причем даже не на новолаорийский, вполне обыденный в самой Лаоре, где я прожил несколько далеко не лучших лет моей жизни, и вполне распространенный в пределах бывшей Лаорийской империи, а на самый что ни на есть классический старолаорийский, даже в самой империи во времена ее заката использовавшийся только при составлении наиболее важных официальных документов, был неожидан.
Неожидан, но весьма приятен. Поскольку именно старолаорийский был наиболее обычным языком семейного общения в моей семье, как, впрочем, и у большинства остальных Древних и Древнейших родов, и именно на нем когда-то были сказаны самые первые и самые важные слова в моей жизни — мама и папа!
— В самом принятии вины уже есть облегчение для страждущего искупления. Мое же сердце полно жалости, однако определение кары справедливой, дабы души юные безнаказанностью не развращать, есть дело важности первостепенной и сей обязанностью мне пренебрегать не должно! — немного вольно процитировал я слова своей мамы, в той или иной вариации произносившиеся ею каждый раз, когда меня ловили на каких-либо проделках, прежде чем розга сводила чересчур, на мой взгляд, тесное знакомство с моей спиной и задницей.
— Малинка… ты серьезно влипла! — вновь переходя на реисский, протянула Дени. — Минимум второй класс дворянства. С высокой вероятностью — титул не ниже графа!
Я усмехнулся. Подобное обсуждение меня и моего возможного положения в обществе, буквально через мою голову было весьма забавно.
— Итак, сударь, какую же плату вы потребуете от двух скромных девиц, невзначай нарушивших ваш покой? — На этот раз вопрос был задан на реисском.
— Ну… если проверки закончились… И шо ви таки можете предложить до меня? — подражая говору народа джуди, прославившегося своими торговцами, произнес я весьма характерную фразу.
— О-о-о… — простонала переговорщица, хватаясь за голову. — Малинка, зараза, ты не могла не найти самый худший из возможных вариантов!
Со вздохом она вновь повернулась ко мне.
— Поговорим серьезно, уважаемый?.. — В последнем слове явственно слышалось желание услышать имя, но я его проигнорировал. Если все сложится так, как мне хочется, скоро я верну себе право на свое прежнее имя, представляться же придуманными в предвкушении столь знаменательного для меня события откровенно не хотелось.
— Предпочту пока остаться безымянным, сударыня. — Я выполнил классический «поклон приветствия» лаорийского дворянина, что, признаться, при моих босых ногах и крайне простой одежде — рубашке и мешковатых штанах из небеленого льна смотрелось довольно-таки смешно.
— Как пожелаете, господин Безымянный, — немедленно повысила меня в ранге собеседница. — Итак, что вы хотите за то, чтобы сохранить данное происшествие в тайне?
Я пожал плечами:
— Изначально у меня было желание ознакомить филейную часть того нехорошего человека, чей мяч вывел меня из созерцания возвышенных сновидений в сей презренный мир скорби, боли и крапивы (я демонстративно почесал руку, которая в результате падения попала точно в заросли вышеупомянутой крапивы), с этим самым нехорошим растением…
— О, как я понимаю вас, благородный господин! Знали бы вы, сколь часто одолевают меня схожие мечтания! — Эйдения неожиданно поддержала не только предложенный мной стиль высокой речи, но и тематику. Причем, судя по жару, с которым она это говорила, подобные мысли и впрямь частенько приходили в ее симпатичную голову.
— Дени-и-и!!!! — донеслось печальное кукование с яблони. Похоже, подобный расклад отнюдь не радовал обсуждаемую. — Но увы. Боюсь, подобное обхождение с единственной и любимой законной дочерью первого наследника рода Березы, почтеннейшего Мировлада Всевладовича Березы, не вызовет достойного сего понимания как у самого наследника, так и у его отца, почтеннейшего и уважаемого патриарха рода Всевлада Березы. Жаль, но любовь отцовская, а пуще того — любовь престарелого деда бывают слепы к недостаткам их дочерей и внучек.
— Ага!!! — на этот раз довольно, я бы даже сказал, самодовольно донеслось с яблони. И в этот миг мне пришла в голову замечательная идея о том, как можно было весьма неплохо проучить обеих девчонок, как минимум заставив их серьезно понервничать, а то и действительно получить какую-никакую выгоду или помощь.
— Что ж… должен признать вескость ваших аргументов, — пожал я плечами. — Однако отпускать вот просто так, без какого-либо наказания, тоже ведь будет как-то неправильно, не так ли?
Дени настороженно кивнула.
— Признаться, ничего подходящего мне пока на ум не приходит, — я картинно вздохнул. — А потому не будете ли вы против того, чтобы перенести наказание, ну, или виру за понесенные мной неудобства, в другое время и место?
Моя собеседница озадаченно нахмурилась:
— Боюсь, я не совсем понимаю вас, сударь. Что вы имеете в виду?
— О, очень просто. Я вас отпускаю, а взамен вы пообещаете как-нибудь при встрече выполнить мою просьбу или пожелание. Как раз придумаю, чего мне хотелось бы…
Дени сердито и подозрительно всмотрелась в мои глаза:
— Вы хотите обещание или клятву от имени рода? — Холодом в ее голосе можно было бы заморозить целую реку.
— Зачем же по таким-то пустякам… Обещания от имени рода, клятвы… Просто вы и ваша подопечная; в частном порядке, без каких-либо оглашений и торжественных слов.
Девушка заметно расслабилась. Немного ознакомившись с обычаями родовитых семейств Рейса, я великолепно понимал, в чем дело. Обещания и клятвы, данные от имени рода, подлежали обязательному исполнению, в противном случае несмываемым пятном ложась на репутацию нарушившего свое слово родовитого семейства.
Но те же самые обещания и клятвы, данные частным порядком, могли повлиять только на репутацию конкретного лица, давшего слово. Более того, глава рода имел полное право освободить своего родовича от исполнения неосмотрительного обещания. И если у мужчин после подобного «освобождения» репутация все же несла некоторый урон, то в отношении женщин не происходило даже этого.
«Она же женщина… Ну, не подумала… Так на то глава рода есть. И вообще, не за ум их ценят!» — примерно так звучало обычное в этом случае объяснение-оправдание. И потому личные обещания женщинами важных родов Рейса давались с большой легкостью и нарушались — с еще большей.
