Только не надо уж так забегать вперед, прежде всего надо сосредоточиться на задачах, непосредственно стоящих в повестке дня, например сейчас – на похоронах, – пристально оглядела она из окна машины собравшуюся перед моргом многочисленную толпу, – на том, чтобы торжественное событие столь великой важности прошло без сучка и задоринки, «как часы», ведь для жаждущего обновления коллектива и его лидера это будет первой «серьезной» акцией и, смело можно сказать, «декларацией их единства».
Вот сейчас и посмотрим, достойны ли мы оказанного доверия, предостерегающе бросила она Харреру, затем выбралась из машины и привычным решительным шагом двинулась сквозь раздавшуюся толпу; остановившись у изголовья гроба, постучала пальцем по микрофону, чтобы проверить, включен ли он, после чего окинула собравшихся строгим взглядом и с удовлетворением констатировала: организация похорон ее правой руке удалась превосходно.
В соответствии с отданными три дня назад распоряжениями церемония должна была выражать дух новой эпохи, а посему следовало обойтись не только без церковников, но и без «всяких сентиментальных излишеств»; надо выбросить все «старое барахло», инструктировала она Харрера, и «всему процессу придать социальный пафос», поэтому гроб, сколоченный из неструганых досок, – весьма удачно, кивнула она взволнованному режиссеру, – стоял на простом, используемом при убое свиней, но хорошенько отмытом столе; на особую значимость усопшей указывала открытая красная коробочка, в которой лежала «присвоенная посмертно» медалька, разумеется, надписью («За успехи в спорте») повернутая вниз; на месте привычных канделябров необычным, но довольно эффектным образом Харрер расположил двух бывших своих работяг-подсобников, за неимением лучшего одетых в гусарскую форму и держащих в руках два огромных пластмассовых палаша из местной прокатной фирмы, каковые ясно указывали, что общественность прощается в этот день с героической личностью, достойной служить примером для подражания.
Она смотрела на гроб с лежащей в нем госпожой Пфлаум, и пока собравшиеся медленно успокаивались, в памяти ее опять всплыл тот самый – теперь уж и прямо можно сказать о нем: доисторический – вечерний визит.
Кто мог подумать тогда, спросила она себя, что через две с небольшим недели именно она будет провожать – как героическую особу – «эту грудастую дамочку», кто мог поверить в тот вечер, когда она – в ярости! – покидала ту удушающе приторную квартирку, что через шестнадцать дней она вообще еще будет об этом помнить, что будет стоять здесь, у ее гроба, и не будет больше испытывать гнева, ведь она и тогда, – вспомнила она госпожу Пфлаум с ее меховыми тапочками, – на самом-то деле ничего подобного не испытывала, больше того, нельзя отрицать, что она ее даже немного жалела.
А ведь такой судьбой, – не отрывая глаз от гроба, размышляла госпожа Эстер, – эта женщина обязана только самой себе, тому, что, будучи, по словам соседки, не в состоянии снести свой позор, бросилась в ту ночь за сыном, чтобы хоть за волосы утащить его с улицы, бросилась, но, на горе себе, наткнулась на какого-то негодяя, который подыскивал себе маскарадный костюм перед лавкой портного Вальнера, и этот изверг – как рассказывали жители улица Шандора Карачоня, что подглядывали за происходившим из окон своих домов – все же «оторвал» от своих занятий пяток минут, чтобы, прежде чем навсегда ее успокоить, мерзким образом над ней надругаться.
Личное несчастье, – с грустным лицом резюмировала она, – чтобы не сказать невезение, трагический финал «комфортабельной жизни», итог, которого эта несчастная, разумеется, не заслуживала, – думала госпожа Эстер, прощаясь.
– Так пускай хоть напоследок получит какую-то сатисфакцию – уйдет от нас героиней, – расстегнула она ридикюль, достала перепечатанную на машинке речь и, видя, что все обратились в слух, глубоко вздохнула, собираясь начать говорить.
Но тут – как выяснилось позднее: «в результате организационной неувязки» – из-за ее спины выскочили еще четыре «гусара», которые, не оставив ей времени на вмешательство, подсунули под гроб две доски, подхватили его и – в полном соответствии с полученными инструкциями – бодро поволокли, сопровождаемые скорбящей публикой, уже привычной к нестандартным решениям и потому легко и гибко приноровившейся и к этому.
Бросив испепеляющий взгляд на красного как рак Харрера, чьи ноги буквально приросли к земле, госпожа Эстер – поскольку делать было нечего, как получилось, так получилось – тоже бросилась вслед за гробом.
Благодарные за то, что в силу «физических данных» удостоились столь высокой чести, гусары почти весело и с такой поразительной прытью, будто несли какую-нибудь пушинку, устремились к свежевыкопанной могиле.
Поспевать за ними вынуждена была не только оратор, но, дабы не оставлять ее в одиночестве, и остальная публика, причем провожающим надо было поддерживать ритуальную торжественность, хотя как ни крути, а всем приходилось «немного бежать»; однако это оказалось мелочью по сравнению с тем риском, которому подвергся гроб, ибо, как вскоре выяснилось, вошедшие в раж четыре гусара, не обращая внимания на окрики, свисты и шиканье, не видели, что несомый на досках гроб подпрыгивает и трясется – не только весело, но и крайне опасно.
С трудом переводя дыхание, но все-таки сохраняя достоинство, добрались они до могилы, и можно сказать, что при виде невредимого гроба испытали дружное облегчение, больше того, наверное, именно этот «последний путь под шики и крики» своей чрезвычайностью сплотил их в настоящий коллектив, так что все они дружно, как один внимали госпоже Эстер, когда та, держа два трепещущих на ветру листа бумаги, приступила наконец к своей несколько запоздавшей речи.
Все мы знаем, друзья, что жизнь в любом случае завершается смертью.
Вы можете мне сказать, что это ни для кого не новость, на что я могу ответить только словами поэта: нет нового под луной.
Смерть – это наша судьба, это нечто похожее на точку в конце предложения, и не родится младенец, который может надеяться на иное.
Да, это так, но в эти минуты нами овладевает все-таки не печаль, ибо в могилу, сограждане, будет опущен не кто-нибудь.
Я не любительница громких слов и потому лишь скажу: весь город прощается сейчас с человеком.
Все мы, от мала до велика, стоим сейчас у этой могилы, ибо хотим быть рядом с тем человеком, который сейчас завершает свою стезю.
С человеком, которого мы любили, который делал, что должен был делать, человеком, чья жизнь была буднями и чья смерть станет праздником.
Праздником храбрости, ибо эта простая женщина, сограждане, к стыду моему, твоему и всех нас, была единственной, кто противостоял тому, чему не осмелился дать отпор никто.
Была ли она героем? Да, скажу я, применительно к Пирошке Пфлаум это слово не будет в моих устах пустым звуком.
В ту нелегкую ночь она отправилась спасать сына, однако не только его, но также меня, и тебя, и всех нас, сограждане, чтобы продемонстрировать нам, что дух храбрости, дух борьбы не исчез окончательно даже в наш сибаритский век.
