Здоров бык, сидя за столом, разглядывала его госпожа Эстер, пока полупьяный завсегдатай пивнушки, покачиваясь в пустынном пространстве гостиной, постепенно терял «чувство превосходства» под градом вводных вопросов Харрера.
Наконец хозяйка положения, ненадолго взяв слово, «в порядке предупреждения» разъяснила ему, что «здесь люди серьезные и разводить тары-бары со всякой пьянью им недосуг», поэтому все, что ему будут говорить, он должен сразу запоминать, ибо она повторять не привыкла.
Во избежание недоразумений, сверкнула она ледяным взглядом на гостя, он должен себе уяснить, что вопрос стоит так: либо он сразу пойдет под трибунал, либо попробует доказать им, «что может еще быть полезен», причем перед этим он должен подробно, не утаивая ни одной, даже самой малейшей, детали рассказать, что он знает о «той самой» ночи.
Итак, точность, исчерпывающая полнота деталей и, естественно, «какие-то признаки раскаяния», воздела указующий перст госпожа Эстер, – это единственная возможность продемонстрировать, что он может служить благу общества, а в противном случае – суд, тюрьма, разумеется, на пожизненный срок, как бывает в подобных случаях.
Э нет, зачем сразу – тюрьма, переступил с ноги на ногу струхнувший «свидетель», ведь Стервятник (кивнул он на Харрера) обещал ему, что «если расскажет про их художества», то его отмажут.
Только он не с повинной сюда явился, «он что, белены объелся», на себя наговаривать, и не надо его брать на пушку, как «человек с понятием», он, может, и сам все расскажет, все как есть, почесал он еще не зажившую ссадину на скуле, и вообще, ему говорили, что можно пойти служить в полицию, вот он и явился, а то надоело уже в пивной торчать.
Ну, это они посмотрят, с твердым достоинством сказала госпожа Эстер, а сперва они хотят узнать, нет ли за ним каких дел, «юридические последствия которых будет не в состоянии устранить сам Бог», вот и пускай расскажет «все как есть», со всеми подробностями, и тогда будет ясно, сможет ли она, ответственный секретарь муниципалитета, чем-то ему помочь.
Хорошо, расскажу (откашлялся кандидат в полицейские): движуха была большая, не отрицаю, мы с ребятами сразу почуяли, что запахло жареным.
Но подключились мы не с начала, а только когда до пивнушки дошло, что в городе кое-что намечается, ну я и сказал тогда остальным, Дёмрё и Фери Хольгеру, айда, мужики, наша грядка где нет порядка… Вы знаете, госпожа… (ваша милость, подсказал Харрер)…ваша милость, нас так и зовут – кабаны, потому что, ну как вам сказать, врать не буду, когда на нас… на троих… находит тоска-кручина, мы такой шорох наводим… не зря же нас как огня боятся, стоит нам голову над кружкой поднять, и все сразу никнут.
Ну да это фигня по сравнению с тем, что там делалось, в начале проспекта да на центральной улице; когда мы туда подвалили, я Дёмрё и говорю, давай, хули встал, мужики тут не шутки шутят, дело кончится тем, что нам ничего не останется, ну, мы тоже включились, не буду врать.
Только тут мы как мордой об забор шарахнулись – только начали их в штабеля укладывать, как нам в голову стукнуло, да у них тут другие дела, они на гражданских охотятся, ну, я Фери Хольгеру и кричу, перерыв на полдник, он кладет на землю двух пациентов, которыми как раз занимался, канает ко мне, Дёмрё тоже, и стали мы совещаться, как быть.
Но к этому времени народу уже навалило черным-черно, с рыночной площади, как саранча, прет, я говорю, мужики, блин, линяем отсюда, тут, кажется, революция.
А Дёмрё мне: так насколько он помнит, для бедноты в таких случаях магазины всегда открывают, тут поблизости один магазинчик есть, там клевого пойла навалом, может, глянем, открыт ли, а потом уже, говорит, слиняем… Ну и точно, открыт уже был магазинчик, но это не мы, ваша милость, сбили замок, его уж до нас разъебошили, а мы только вошли и хотели спасти хоть одну бутылку, но чуваки эти, которые перед нами были, так основательно поработали, что ни единого целого пузыря не оставили.
Ну, мы малость осатанели от такого облома, тут свобода нагрянула, во всяком случае так нам казалось, а мы на сухую ее встречай?! Но я матерью вам клянусь (приложил он руку к груди), что мы ничего не хотели, кроме как пропустить по глотку и домой, потому как я человек такой, к небольшой заварухе я завсегда готов, помахаться слегка, то-сё, ну а к этому ко всему мы отношения не имели, я вообще-то сторонник порядка, потому и решил, что в полицию подойду, а ты закрой клюв, Стервятник (бросил он попытавшемуся что-то вставить Харреру), сам ведь тоже замазан по уши… Короче, мы двинулись, чтобы разобраться, дошли до «Пенат» – там пусто, на главной улице, у моста, кафешка тоже разбита в хлам, ну, думаем, тут нам уже ничего не светит, надо подальше от центра попробовать.
И тут Фери вспомнил, что по левую руку в конце Монастырской аллеи есть что-то вроде кондитерской, в которой, не стану врать, это мы дверь высадили.
Но мы ничего там не делали, а только нашли сзади, в складском помещении, пару крепких напитков, ликеры какие-то иностранные, судя по наклейкам, бухло что надо.
Да-да (с готовностью кивнул он госпоже Эстер), я как раз к делу перехожу, потому что из-за того и случилась беда, что мы к этим импортным штучкам-то непривычные, ну и, как вам сказать, очень странные сделались после этого, я даже поклялся, что к этой дряни больше ни в жисть не притронусь.
Потому как так получилось, что с улицы ворвались какие-то чуваки с металлическими обрезками и давай крушить обстановку, а я говорю одному, дай мне тоже эту хреновину, ну, короче, не отрицаю, мы тоже там приложили руку.
Только пусть ваша милость не думает, просто так я обычно ничего не ломаю, это пойло мне мозги набекрень свернуло, да там, если вспомнить, особенного ущерба и не было, какое-то зеркало, это я помню, да пара бокалов на стойке, за это ведь не казнят… да заткнись тебе говорят, Стервятник (опять осадил он Харрера), но если хозяину гребаному так этого зеркала жалко, я ему, так и быть, заплачу, чтобы не скулил.
Ей-богу, не понимаю, что за хуйни, извиняюсь, они в этот ликер намешали, я часами не помнил себя, а когда оклемался, то обнаружил, что сижу у гостиницы «Комло» на тротуаре и дико мерзну.
Оглянулся, а над киношкой уже (показал он наверх) вот такое пламя. Ну, думаю, это серьезно.
А как я туда попал и куда, на хер, подевались Дёмрё и Фери Хольгер – хоть убейте, не знаю, помню только, что еще какое-то время болтался с этими чуваками и ни в какую (он даже побагровел от злости) не мог врубиться, что за хуйня-муйня происходит! Потому что чувствовал я себя отвратно, вы представьте себе, внутри все горит – желудок, печенка, а снаружи эта киношка, бля, полыхает, я, честно сказать, даже подумал дурной своей головой, а может быть, это я поджег, ну не помнил я ничего, что я делал, что вытворял, только смотрел на огонь и мучился: я? не я? А потому и не знал, что делать.
Иначе я бы не отвалил оттуда, беда в том, что невозможно было понять, я это был или нет, это теперь я знаю наверняка, а тогда пребывал весь в сомнениях, ну, сказал я себе, теперь точно надо линять… И двинул в Немецкую слободу, иду крадучись переулками, мало ли, еще на кого нежелательного напорюсь, у кладбищенских ворот останавливаюсь передохнуть, к решетке вот так (показывает он) привалился, и вдруг прямо у меня за спиной раздается голос! Ну, блядь, извиняюсь, конечно, за выражение, думаю, сейчас и меня закопают, я, конечно, не из пугливых, сами видите, ваша милость, но все же струхнул, когда прямо из-за спины неожиданно услыхал чей-то голос.
