Она надела самое красивое платье (черное бархатное, с молнией во всю спину), вскипятила воду для чая, выложила печенье на покрытую салфеткой алюминиевую тарелочку и тщательно зачесала волосы за уши.
Иных приготовлений не требовалось, потому что в лице этих двоих – подполковника, явившегося ровно в восемь вечера, и ее самой, не способной заставить молчать свои чувства, – встретились две чистейшие страсти, слепые ко всему окружающему, две души, связь которых тут же выразилась и в телесном слиянии.
Пятьдесят два года ждала она, и ждала не напрасно: в эту великолепную ночь от истинного мужчины ей довелось узнать, что «тело без души – ничто», потому что незабываемый поединок, продлившийся до рассвета, означал для нее не просто доводящее до экстаза физическое блаженство, но и открытие – на заре она уже не стеснялась этого слова – настоящего чувства любви.
Она даже не догадывалась о том, что владеет таким многообразием «приемов сладостного противоборства», и вообще о существовании этого бесподобного царства, о том, что «волнение сердца» так пьяняще раскрепощает, хотя надо признаться, – краснея даже сейчас, опустила ресницы счастливая госпожа Эстер, – что ключ от тех уголков ее существа, о которых она не догадывалась, находился в руках подполковника.
Того мужчины, который тогда уже был для нее, разумеется, «Петером» и на чье крепкое плечо она уже раз восемь склоняла голову, восемь раз, – накрыла она целлофановой пленкой банку и перетянула ее резинкой, – и при этом они не только решили судьбу ее города, но и коснулись общего положения дел.
Ну что это за страна, в полном согласии восклицали они, если память не изменяет ей, не менее семи раз, где предназначенное совсем не для этих целей боевое подразделение – так сказать, на подхвате у полицейских органов! – мотается с кучей военных судей в обозе по городам и весям под началом старшего офицера, наделенного властью казнить и миловать; что это за страна, где солдат используют как пожарных для тушения очагов, разожженных распоясавшимися хулиганами! «Поверьте мне, дорогая Тюнде, – без конца горевал подполковник, – на этот единственный танк, который вы видели на центральной площади, мне уже стыдно смотреть! Таскаю его за собой, как этот старый пердун – своего кита, просто чтобы народ попугать, ведь сколько я себя помню, мне дали пальнуть из него всего раз, на учениях, а я, между прочим, солдат, а не какой-нибудь там циркач, и, понятное дело, мне хочется пострелять!» – «Так стреляйте же, Петер! Стреляйте!..» – раз семь игриво повторила она, ибо при всем их единодушии относительно завтрашних дел самым умопомрачительным для нее было настоящее с его неисчерпаемой сладостью любовных утех, а затем – уже на рассвете – прощание у стоявшего перед домом джипа, выражающие все гамму чувств слова «Тюнде!» и «Петер!» и, конечно, незабываемое обещание, которое донеслось до нее из окна медленно растворявшегося в предрассветном тумане джипа: «При первой возможности объявлюсь!» Все, кто знает ее хотя бы немного, – поднялась госпожа Эстер из-за письменного стола, – уж никак не могут сказать, что когда-либо ей не хватало сил, но та энергия, с которой после знаменательной ночи она приступила к делу, изумила даже ее саму, ведь за минувшие две недели она не просто «смела все старое, заменив его новым», но благодаря излучению этой энергии обрела заслуженное признание и поддержку среди горожан, которые, кажется, осознали, что «лучше гореть в лихорадке дел, чем сидеть на диване, в теплых домашних тапочках и обложившись подушками», и теперь некогда презираемая ими госпожа Эстер поднялась в их глазах на недосягаемую высоту! В самом деле, – заложив руки за спину, госпожа Эстер подошла к окну секретарского кабинета и окинула взглядом улицу, – в сложившейся ситуации что бы она ни делала, все легко удавалось, все играло ей на руку, и вся «смена власти» прошла как по писаному – нужно было просто пожать плоды своего труда.
Первая неделя ушла в основном на то, чтобы «схоронить концы», то есть проследить, чтобы судьбы важнейших свидетелей и вообще вся «интерпретация беспорядков и их последствий» складывались в соответствии с планом, то есть с ее докладом, сделанным в тот памятный день в зале городской Управы, и она с изумлением обнаруживала, что судебные и «небесные» приговоры идеально, с почти сверхъестественной однозначностью подтверждали высказанные ею мнения об участниках.
Цирк завершил свою «славную» деятельность, и пусть Герцога и его подручного так до сих пор и не изловили, Директора («старого пердуна», как выразился ее Петер) выслали из страны, кита куда-то спихнули, тюрьмы набили ее временными «союзниками» и, чтобы замять даже слабые отголоски, вызванные событиями в ближайших селениях, распространили слух, будто вся эта цирковая компания работала по заданию зарубежных спецслужб.
Полицмейстера, прежде чем перевести его на другой конец страны, уговорили в связи с пошатнувшимся здоровьем отправиться на три месяца в захолустный санаторий – пройти курс лечения от алкоголизма, двух его сыновей поместили в детдом, а полномочия городского головы – сохранив за последним почетное звание – передали свежеиспеченному ответственному секретарю.
Валушку, который в тот – для него в любом случае – роковой день ушел не особенно далеко (потому что под вечер, в областном центре решил спросить дорогу у полицейского), на, «по сути, пожизненное» принудительное лечение приняло в свои стены закрытое отделение городской психлечебницы.
Харрера – до утверждения окончательного штатного расписания – назначили делопроизводителем при секретаре Управы, а Управе, помимо прочего, выделили внушительные ассигнования на так называемое развитие.
За первой неделей последовала вторая, – хрустнула госпожа Эстер за спиной костяшками пальцев, – когда «встало на ноги» движение «ЧИСТЫЙ ДВОР, ОПРЯТНЫЙ ДОМ», и поскольку уже на пятый день после «варварских беспорядков» открылись магазины и на полках стали появляться признаки изобилия, все жители как один взялись за дело и делают его до сих пор; хотя и со старыми кадрами, но в новом духе, – подводила итоги ответственная секретаресса, – заработали присутственные места, начались занятия в школах, ожили телефонные линии; опять появился бензин, а следовательно – пускай и не повсеместное – автомобильное движение, курсируют, насколько возможно в таких условиях, поезда, по вечерам улицы залиты светом, на складах хватает и дров, и угля, одним словом: переливание крови, кажется, удалось, город вновь задышал, и все это, – немного размяла она круговыми движениями шею, – свершилось под ее началом! А дальше… Однако продумать дальнейшие действия ей не хватило времени, ибо в этот момент поток ее размышлений прервал стук в дверь; вернувшись к столу, она убрала с него банку с компотом, села в кресло, откашлялась и закинула ногу на ногу.
После зычного возгласа («Войдите!») в кабинете появился Харрер, который, плотно закрыв за собою дверь, сделал шаг к столу, потом попятился, замер и, сложив руки в районе паха, своим по обыкновению бегающим взглядом стервятника попытался определить, случилось ли здесь что-нибудь заслуживающее внимания в промежутке между его стуком и разрешением войти.
Вот, сказал он, явился с известиями «по теме», заняться которой милостивая госпожа поручила ему еще в понедельник: он нашел человека, годного, как он полагает, к службе в качестве рядового сотрудника новой полиции; обоим условиям он соответствует, потому что, во-первых, местный, а во-вторых, «в известный нам день», прищурился Харрер, уже «зарекомендовал себя», так что, поскольку до похорон времени еще достаточно, он его притащил сюда из пивной, и этот «клиент», получив от него заверения, что все, что здесь прозвучит, останется шито-крыто, готов пройти «испытание», поэтому он, Харрер, полагает, что можно потолковать с ним прямо сейчас.
