При этом он так глубоко погрузился в работу, что далеко не сразу расслышал доносившийся из прихожей – и вообще-то, довольно громкий – шум: там что-то проволокли по каменным плиткам пола, потом захлопали двери и как будто послышался даже голос госпожи Эстер, кричавшей: «Это туда! А это оставьте в конце коридора, я потом разберусь!» Но подобные вещи уже не волновали его, там, за дверью, могли стучать и горланить «сколько им влезет», он же, быстро пробежав по клавишам, еще раз проверил утешительно чистый строй инструмента, раскрыл ноты на нужном месте и взял первые аккорды прелюдии ми-бемоль мажор.
Sermo super sepulchrum
[2] РазвязкаБольше всего ей пришелся по вкусу вишневый с ромом.
Нравились ей и другие компоты, но теперь, когда после двух недель напряженной организационной работы наконец наступило время, подходящее и для более мелких дел, например для того, чтобы перед очень ответственным сегодняшним мероприятием в порядке «социальной утилизации» поделить с Харрером «не подлежащие длительному хранению запасы» из наследства госпожи Пфлаум, доставленного вчера из квартиры усопшей в подвал Управы, словом, теперь, когда нужно было решить, какой из компотов – оставленных наряду с салом и ветчиной для себя и складированных в шкафу в ее кабинете – предпочесть на завтрак, ее выбор уверенно пал на вишневый, причем вовсе не потому, что персиковый или грушевый уступали ему по качеству (не уступали), а потому, что как только она отведала это удивительное творение «бедняжки госпожи Пфлаум», эти вишневые ягоды в роме с их легкой «пикантной терпкостью», то во рту – напомнив ей о давнишнем, доисторическом, можно сказать, вечернем визите – тут же распространился и вкус победы, той самой, которую она до сих пор только походя принимала к сведению, однако сегодня могла уже наконец насладиться ею в полной мере, поскольку в ее распоряжении, – уселась она поудобней за громадным письменным столом, – аж целое утро, когда она будет только и делать, что, наклоняясь с ложечкой к банке, дабы не закапать сиропом стол, вынимать по одной и раскусывать во рту вишенки, погрузившись в спокойное наслаждение завоеванной властью и в воспоминания о главных этапах приведшего к ней пути.
Ибо она полагала, что нет никакого преувеличения в том, чтобы называть случившееся за последние две недели «настоящим переворотом», вознесшим ее, прозябавшую в съемной комнате в переулке Гонведов и занимавшую, несомненно, передовой, но малозначительный пост председателя Женского комитета, прямиком в кресло ответственного секретаря городской Управы, ну какое же это преувеличение, – раскусила она очередную ягоду и выплюнула косточку в придвинутую к ногам корзину для бумаг, – если почетная эта должность явилась «самоочевидным следствием» прозорливости «высшей инстанции», каковая с не терпящей возражений решительностью раз и навсегда вручила город человеку, который того достоин, заявив, что он может с ним делать все (чуть ли не сорвалось с языка: что заблагорассудится) … скажем так: что она, госпожа Эстер, каких-нибудь две недели назад еще возмутительным образом оттесненная на задворки, но теперь сделавшаяся хозяйкой положения («…и добавим, – добавила она с беглой улыбкой, – победительницей сразу на всех фронтах…»), сочтет благом для настоящего и будущего их города.
Нет, конечно, речь не о том, что «счастье свалилось само ей на голову», за него пришлось заплатить, поставив на карту все, однако против того, чтобы ее карьеру «сопоставляли с явлением метеора на небосклоне», она бы не возражала, потому что, задумываясь сейчас, она и сама не могла найти более подходящего сравнения для своего головокружительного успеха; ведь понадобилось всего две недели, и город, «как говорится, лежал у ее ног», четырнадцать дней, а возможно, всего одна ночь или даже те считаные часы, когда решилось, «кто здесь кто и на чьей стороне реальная сила».
Считаные часы, задумчиво повторила про себя госпожа Эстер, ровно столько понадобилось ей в тот вечер, а еще точнее, в начале вечера, чтобы, как по наитию свыше, понять: назревающие события нужно не останавливать, а, напротив, придать им максимально возможный размах; интуиция подсказала ей, чтó могут сделать для нее «три сотни этих безграмотных отморозков» с рыночной площади, если, конечно (она принимала в расчет и такой вариант), «они не трусы, которые бросятся врассыпную, как только запахнет жареным».
Однако, как выяснилось, – с довольным видом откинулась госпожа Эстер в кресле, – те парни были не робкого десятка, она же, как только приняла для себя решение, ни на мгновение не теряла присутствия духа, просчитывала все ходы, с невероятной решимостью предпринимала необходимые действия, и вся «ситуация» развивалась в самом желательном направлении с такой инженерной точностью, что иногда, особенно во второй половине ночи, ей уже казалось, что она не использует – в любом случае благоприятные для нее – события, но организует и направляет их.
Разумеется, – наклонилась она вперед и бросила в рот еще одну ягоду, – в гордыне или пустом тщеславии ее обвинить нельзя, но все же она себе цену знает, и «да будет позволено» ей хотя бы сейчас, здесь, за одиноким поеданием вишни признать гениальной «не только саму идею организации события, но и все мелкие хлопоты», без которых самые грандиозные планы были бы обречены на позорное поражение.
Нет, она понимает, конечно, что не требовалось большого ума, чтобы в тот день, на том памятном заседании в переулке Гонведов обвести вокруг пальца нескольких членов ею же созданного кризисного комитета и в первую очередь трясущегося от страха городского начальника, как не составило большого труда, когда полицмейстер, с наступлением ночи начавший опасно трезветь и собравшийся было «отправиться за подкреплением», незаметно для остальных – как бы выпроваживая – запихнуть его к своей квартирохозяйке, которая так накачала «закоренелого выпивоху» своей бормотухой, что тот до утра проспал беспробудным сном; точно так же «было не проблемой», – презрительно покривилась она, – побудить к слепому повиновению этого холуя Харрера, а также заткнуть фонтан «недотепы Валушки» и отослать его подальше от места событий, потому что, как ей показалось, своими «куриными мозгами» он что-то смекнул и мог помешать тому, что шло без сучка без задоринки, о нет, провести эту публику – для этого большого ума не надо, иное дело, – постучала она ложечкой по столу, – со-гла-со-вать все события, вот-вот! устроить, чтобы все шло слаженно, как по маслу, чтобы крутились все шестеренки и все совершалось «вроде бы как спонтанно», и вовремя устранять все преграды на пути подвернувшихся ей «союзников», причем так, чтобы в результате росла ее слава как все более несомненного вожака сопротивления, в общем, можно сказать, – откинула она со лба упавшую прядь волос, – что все это «даже по очень скромному счету» тянет на выдающееся достижение.
Хотя ей-то понятно, – махнула она рукой, – что вся эта кропотливая оргработа гроша ломаного не стоила бы, ошибись она в главном, от чего целиком зависели ее планы на «вожделенное будущее»: ведь яснее ясного, что наряду с идеальной координацией всех практических мелочей успех все же зависел только от одного, от решающего выбора, от того, чтобы верно определить, на-щу-пать, в какой именно момент Харрер «от имени полицмейстера» должен дать команду двум полицейским (которые, не понимая причин задержки, уже битый час дожидались за Молокозаводом) «незамедлительно» отправляться на джипе за подкреплением в областной центр… Ведь если бы «долгожданные освободители» прибыли слишком рано, то дело могло застопориться на уровне «банального дебоша» с парой разбитых витрин и окон и на следующий день все забыли бы о случившемся, а если бы с подавлением задержались, то буча, приняв масштабы войны, могла бы смести и ее – и плакали бы тогда все планы, вся кропотливая практическая работа и координация; именно так, – оживила она в памяти «накаленную атмосферу тех героических часов», – тут нужно было найти золотую середину между двумя крайностями, и она, – победным взором окинула госпожа Эстер свой кабинет, – благодаря похвальным курьерским услугам и всегда свежей информации Харрера эту середину нашла, поэтому все, что ей оставалось сделать, это дождаться известий о входе военных в город, выпроводить за дверь «как смерть бледного городского начальника, рвавшегося домой, к семье», а затем, мысленно готовясь к отчету о происшедшем, спокойно дождаться, пока двое полицейских явятся к ней с депешей, в которой «спасительницу города» просят пожаловать в городскую Управу.
