И всякий раз лишь случайность спасала его, какая-нибудь глубокая подворотня или двор пекарни, как было у площади Петефи, а также присутствие духа и выдержка, с которыми он всякий раз, заметив их, нырял в подвернувшееся убежище и, затаив дыхание, дожидался, пока проедет танк и пройдут солдаты.
Вернувшись назад к переулку Корвина, он повернул направо и, прокравшись кружным путем позади Судебной палаты (вкупе с тюрьмой), уже почти добрался до безопасных, как ему мнилось, улочек, прилегавших к городу восточнее Мясокомбината, когда где-то поблизости вдруг снова послышался рокот мотора – тот самый хриплый, громыхающий и рычащий звук, который ни с чем не спутаешь, и на углу улицы Кальвина, у аптеки, показался отряд солдат, которые – опять случайно, а скорее, как не без гордости подумал Валушка, благодаря его все точнее действующим рефлексам – не заметили, как он высунулся из-за массивной водоразборной колонки, чтобы оглядеться.
Потому что он тут же отдернул голову и, затаившись, дождался, пока они устремятся – с известной только им целью – на улицу Кальмана, а затем во весь дух припустил вверх по переулку; он решил перебраться в Румынский квартал, где надеялся отсидеться, этот план казался заманчивым, но лишь до тех пор, пока на одном из перекрестков он опять чуть было не наскочил на железного монстра.
Вот когда у него возникло чувство, будто танк, что бы он ни придумывал, заранее знает его замыслы и всякий раз оказывается перед ним, однако капитулировать перед вытекающей из этого мыслью – а именно что его преследуют – он не собирался; о нет, он не тот «человек из блокнота», чья судьба «окончательно решена», и он – протестовал Валушка против неумолимо всплывающей в голове аналогии – не спасающаяся бегством «косуля», а сидящие в танке люди – не преследующие его «охотники».
Ведь ему, двинулся он назад мимо болота, подступающего к кладбищу Святой Троицы, и в голову не придет задумываться о том, «идет ли речь о реальной угрозе или это смешное недоразумение», точно так же не будет он «иногда притормаживать» у ворот какого-нибудь, «вероятно, знакомого дома», еще чего не хватало; вслушиваясь время от времени в тишину, не доносится ли шум мотора, он следовал хотя и усталой походкой, но все же не «в ужасе», не «смирившись со своей судьбой» и тем более не «сиротливый и жалкий», как «преследуемое животное».
Правда, он не мог не признать, что курс, которым он «следовал», уже давно определяла не его воля и что он не то что не приближается, но, скорее всего, отдаляется от места, где он мог бы наконец отдохнуть, и, конечно, нельзя отрицать: его немного смущало то (несущественное, впрочем!) обстоятельство, что объектом, к которому он сейчас приближался, была тоже станция, однако на этом, казалось ему, сходства, собственно, и заканчивались, и он решил, что если эти ополчившиеся на него фразы не оставят его в покое, то он просто возьмет да и выкинет этот блокнот, ведь нельзя же впустую растрачивать и без того тающие силы.
К этому времени, будучи уже метрах в ста от станции, он и правда совсем ослаб даже в сравнении с недавним своим состоянием; ноги были натерты грубыми башмаками, и чтобы слегка разгрузить ту, что саднила особенно сильно, ему приходилось «хромать на левую»; при каждом вдохе резко кололо в груди, голова опять разрывалась от невыносимой пульсирующей боли, глаза горели, во рту пересохло, и поскольку он не мог держаться хотя бы за ремень (потерянной неизвестно когда и где) почтальонской сумки, то неудивительно, что измученный, с трудом державшийся на ногах Валушка подумал, будто слышит голос с того света, когда из подворотни, которую он уже миновал, его шепотом окликнул Харрер.
Точнее сказать, Харрер его не окликнул, а что-то прошипел и тут же отчаянно замахал руками, призывая остановиться, и, с опаской оглядываясь на станцию, втащил его в подворотню.
С полминуты оба стояли не шелохнувшись и не говоря ни слова.
«Послушай, сынок, помочь я тебе не могу, мы друг друга не видели, не встречали, и если тебя поймают, говори, что обо мне со вчерашнего дня даже не слыхал, тсс! ни слова! только кивни, что запомнил все, вот-вот, так, – все это господин Харрер лихорадочно прошептал ему на ухо немного позже, но Валушка по-прежнему думал, что слушает привидение, только неясно было, почему в таком случае ему кажется столь знакомым гнилой запах, доносившийся изо рта визави.
– Мы в точности знаем, чем ты занимался, – продолжило привидение, – и если бы не эта добрейшая женщина, не милостивая госпожа Эстер, то дела твои были бы совсем плохи, потому что ты у них в списке, но такое уж сердце у милостивой госпожи, это его тебе надо благодарить.
За все, ты меня понимаешь?!» Валушка знал, что здесь ему следовало кивнуть, но поскольку он ничего не понял, то вынужден был отрицательно помотать головой.
«Ты у них в розыске! Тебя вздернут!! Хоть это ты понимаешь?! – потерял терпение Харрер, по которому было заметно, что ему очень хочется как можно скорее отсюда смыться.
– Послушай! Милостивая госпожа сказала мне, отправляйтесь, найдите этого бедолагу, хотя в это время она и не знала еще, что ты у них в списке, но это было и так понятно, ведь все видели, что ты с ними болтался всю ночь, а военным ведь объяснять бесполезно, они тебя тут же вздернут! Ты меня понимаешь?!» Валушка нетвердо кивнул.
«Вот и ладно.
Тогда руки в ноги и прочь отсюда! – махнул Харрер куда-то вдаль.
– Тебе надо драпать от них, улепетывать, сию же минуту исчезнуть из города, и благодари милостивую госпожу Эстер… иди вон туда, у станции будь осторожен, а дальше по шпалам, вдоль железной дороги, там они не прочесывают.
Ты все понял?!» Валушка снова кивнул.
«Будем считать, что да.
Как дойти до путей, это дело твое, меня это не касается, меня уже нет здесь, доберешься до ветки и – вдоль путей, не мотаться туда-сюда, не выкидывать фокусов, только прямо, понятно? Идти, пока ноги держат, потом спрятаться где-нибудь – в избушке, в сарае, да где угодно, а там видно будет, сказала милостивая госпожа, придумаем что-нибудь».
– «Господин Харрер! – прошептал тут Валушка.
– Да вы за меня не бойтесь, со мной теперь все в порядке… в том смысле, что я все знаю… я готов, буду ждать известий… но только… хочу вам сказать, я немного устал, было бы хорошо где-нибудь отдохнуть, потому что…» – «Ты в своем уме?! – оборвал его Харрер.
– Какой отдых! Опять несешь какую-то околесицу! Тебя виселица ждет! Ну вот что! Меня не интересует, что ты будешь делать, мы с тобой не встречались, и не вздумай кому-нибудь брякнуть, что я тут с тобой!..Понятно? Тогда кивни! И вперед!» С этими словами привидение, словно последний призыв оно обратило к себе самому, выскользнуло из подворотни, и не успел Валушка опомниться, как оно уже скрылось из виду.
То, что выбитый чем-то из колеи господин Харрер был не похож на себя вчерашнего и что внезапное его появление и правда напоминало призрачное видение, он еще мог понять, удивляться тут было нечему («Война ведь, в конце концов…»), однако как только Валушка остался один, предостережение Харрера («Тебя вздернут!») и внезапный страх, порожденный им, навалились на него таким жутким грузом, что когда он вышел из подворотни и двинулся дальше в сторону станционной площади, то вынужден был признать: он не только не может вернуть себе прежнюю «интенсивность» напряженного, как струна, внимания, но, увы, не может восстановить даже самого «необходимого минимума».
