– Гоблиныч! Господин Володарский! – беззвучно заорала душа Рыбы-Молота. – Рад! Счастлив безмерно! Ну как вам зайчатинка?
Не отрываясь от нард, Гоблин показал средний палец.
Вряд ли это стало причиной того, что душа Рыбы выскользнула из мехового полога. А выскользнув, понеслась на бреющем вниз.
И – опс, упс, крак! – заняла свое привычное место где-то в районе мозжечка.
А большой и настоящий Рыба-Молот наконец-то вышел из комы и обвел салон частного самолета дракона-олигарха Панибратца бессмысленным взглядом.
– Он очнулся! Очнулся! – с некоторым даже сожалением закричали старшие дети, последние пятнадцать минут стерегущие клетку, в надежде стать свидетелями кончины повара.
В салоне возникло волнение, перешедшее в легкую турбулентность: это человеческие массы стали стихийно перемещаться к клетке с Рыбой.
– Всем отойти на безопасное расстояние! – скомандовал семейный доктор Дягилев.
Старшие дети нехотя повиновались и отошли, увлекая за собой младших, а доктор, наоборот, приблизился.
– Вы меня слышите? – спросил он у Рыбы.
– Слышу, конечно, – после небольшой паузы ответил тот.
– Как вы себя чувствуете, любезный?
– Я в порядке.
– Никаких неприятных ощущений не испытываете?
– Вроде бы нет…
– А меня узнаете?
– Конечно. Вы доктор.
– А себя? – поколебавшись, задал краеугольный вопрос Дягилев.
– Себя тоже.
– Кто вы?
– Повар. А почему я в клетке?
– Меры предосторожности, любезный. В последнее время вы вели себя несколько неадекватно, вот и пришлось…
– А шерсть на мне почему выросла? – севшим голосом прошептал Рыба.
– Думаю, это побочный эффект вакцинации.
– Mierda!!!
[14]
– Вы знаете испанский? – безмерно удивился доктор.
– Нет! Stronzo!!!
[15]
– Изучали итальянский?
– Вы о чем, доктор? Какой на хрен итальянский?.. О-о, Stuhl!!!
[16] Scheiße-Scheiße-Scheiße!!!
[17] Pile of shit!!!
[18]
Просклоняв модификации «дерьма» на всех европейских языках, за исключением румынского и албанского, Рыба уставился на опешившего Дягилева:
– И что теперь делать, доктор?
– Честно говоря, не знаю… Но будем надеяться…
– Надеяться?! Надеяться?!
Отчаяние Рыбы-Молота было так велико и безгранично, что он принялся биться о прутья клетки и рвать на себе проклятую шерсть. Это оказалось на удивление безболезненной процедурой; более того, шерсть (очевидно, воодушевившись порывом Рыбы) стала выпадать сама, целыми массивами. И пяти минут не прошло, как Рыба предстал перед Дягилевым совершенно голым. Невинным, как младенец, со свежей, слегка тронутой золотистым загаром кожей. Семейный доктор при виде такой неземной красоты покраснел и театральным жестом прикрыл глаза.
– Вы прямо Адонис, – заявил он Рыбе.
– Ну… Это вы хватили, доктор! – Теперь уже смутился Рыба. – На Ахилла с Патроклом я бы еще согласился, но Адонис – это чересчур. Выпустите меня?
– Конечно, конечно…
– И это… Не мешало бы что-нибудь накинуть на чресла! А то тут дети все-таки…
Через довольно непродолжительное время все текущие проблемы Рыбы, связанные с экипировкой и свободой передвижения, были решены. Разомлевший ветеран фармацевтики (по-прежнему смущаясь и краснея) презентовал ему весьма фривольные трусы-стринги с танцующим Джоном Траволтой на гульфике и гипюровую футболку от Джанфранко Ферре. И попытался было всучить еще и украшенные стразами и кружевными вставками брючата от Гуччи. Но Рыба, памятуя о детях, вежливо отказался, предпочтя гуччиевской гомоэротичной разнузданности кондовые, купленные на Черкизоне треники егеря Михея.
Одевшись, Рыба почувствовал себя значительно лучше. И ощутил зверский аппетит: и то правда – со времени последнего приема пищи он успел побывать тибетским яком, зрителем в кинозале, планеристом, мучителем собак, душой, отделившейся от тела и снова в него вернувшейся. Он успел увидеться с Верой Рашидовной, изменившимися в лучшую сторону духами нгылека и синхронистами-переводчиками Гоблином и господином Володарским (с этими – даже дважды). Столь интенсивный график встреч и перевоплощений требовал подпитки, и Рыба направился к импровизированному кафе-бару, находящемуся в хвостовой части самолета. За прилавком, уставленным йогуртами, десертами, вазами с фруктами и бутылками с прохладительными напитками, никто не просматривался. Но, подойдя ближе, Рыба заметил чью-то спину, облаченную в форменный летный жакет.
Несколько раз кашлянув и побарабанив пальцами по стойке (на месторасположении спины это никак не отразилось), Рыба-Молот сказал:
– Синьора! Пердоно, пор фавор! Эта каса, черт побери, трабаха?
[19]
Чего это со мной? – поразился Рыба. – Вроде как на испанском запричитал, этого еще не хватало! А вдруг родной язык вдрызг позабудется, что тогда делать? В Пиренеи эмигрировать, к тамошним овцам? Да не хочу я к овцам, о мадрэ миа!..
Пока Рыба сокрушался относительно возможной эмиграции в абсолютно непривлекательную, покрытую коркой вечной мерзлоты Испанию, спина под прилавком разогнулась.
А в принципе, можно стать переводчиком, – еще успел подумать он, – Сервантесов там всяких переводить, Лоп де Вег, Лас Кетчупов… Не, Лас Кетчуп – это вроде группа, в которой три девки поют и пляшут. Но девки – тоже хорошо, хотя и не так высокохудожественно… А лучше – синхронистом у испанского короля! И Гоблиныч с господином Володарским помогут, разовьют навыки, не дадут пропасть… Опа! Кого я вижу!
Восставшая спина, а вместе с ней и фронтальная часть корпуса с насаженной на него головой принадлежала не кому-нибудь, а уже знакомой Рыбе-Молоту змее-бортпроводнице.
– Вы что ругаетесь? – спросила змея. И добавила, понизив голос: – Здесь же дети!
– А разве я ругаюсь? – искренне удивился Рыба. – Не думал, что испанский язык – ругательство…
– Дураком-то не прикидывайтесь! Сам сказал «черт побери» и сам же отнекивается.
