Выждав немного, врач взял стетоскоп и ловко просунул его под халат, чтобы послушать сердце Оливии. Потом приставил стетоскоп к ее спине и велел глубоко дышать.
– Еще раз, – попросил он, и она глубоко вдохнула. – Еще. – Он сел на табурет. – Все, что я слышу, мне вполне нравится.
Он взял ее за запястье, и Оливия поняла, что он щупает пульс, но взглянуть на него не смела.
– Хорошо, – сказал доктор и сделал пометку в своих бумагах.
Затем он измерил давление, и опять прозвучало «хорошо», а в бумагах возникла новая пометка. Доктор снова опустился на табурет, и Оливия чувствовала его взгляд.
– А теперь постарайтесь рассказать, откуда взялось ваше отвратительное самочувствие.
Слезы – слезы, господи прости! – потекли по ее лицу и по губам с этой дурацкой помадой, и губы задрожали. Она не могла ни говорить, ни взглянуть на доктора Раболински. Он протянул ей бумажный платок, она взяла, вытерла глаза, рот; на платочке остался алый след.
– Не расстраивайтесь, Оливия, – произнес доктор, – это естественно. Помните, что я вам говорил: после инфаркта депрессия – обычное дело. Скоро вы почувствуете себя лучше, обещаю.
Она по-прежнему не могла поднять на него глаз.
– Все нормально? – спросил он, и она кивнула. – Жду вас через неделю. – Доктор встал и вышел.
Как же она рыдала – взахлеб, но в конце концов убрала помаду с губ и подбородка, утерла глаза, оделась и проковыляла в коридор; Бетти вопросительно уставилась на нее, и Оливия знаком показала: рта не раскрывай. Домой они возвращались в молчании.
Стоило им оказаться в доме, как Бетти спросила:
– Просто скажите, с вами все в порядке?
Оливия села в кресло, в котором некогда сиживал Джек.
– Я в норме. Просто все до черта надоело.
– Однако держитесь вы реально хорошо. – Бетти тяжело опустилась в кресло напротив Оливии. – Уж поверьте, у меня бывали пациенты, которые неделями не могли сами принять душ, а вы в первый же день, приехав из больницы, прямиком ломанулись под душ и даже голову вымыли и самостоятельно оттуда выбрались. – Бетти ткнула в Оливию пальцем: – Вы отлично справляетесь!
– Не могли сами помыться? – переспросила Оливия. – После инфаркта?
– Ну да.
– И что ты с ними делала?
– Помогала им, – ответила Бетти. – А вам и помогать-то незачем. Вы даже на мою руку не опираетесь, негодница вы этакая.
Оливия молчала.
– Без разницы, – подытожила она свои размышления. – Мне все равно все жутко надоело.
* * *
Когда Халима Бабочка позвонила в дверь, Бетти приветствовала ее с преувеличенным энтузиазмом:
– Привет, привет!
Оливия ее чуть не убила.
– Она идиотка, – сказала она Халиме, когда Бетти удалилась.
– Вы имеете в виду стикер на ее бампере? – спросила Халима.
– Да, именно это я и имею в виду.
Потупившись, Халима водила пальцем по столу, на котором стояла лампа:
– Знаете, когда этого человека выбрали президентом, мой младший брат расплакался. – Халима посмотрела на Оливию. – Он плакал и говорил, что теперь нам придется возвращаться обратно, и мама объясняла ему, что он родился здесь и ему не надо никуда уезжать.
– Боже правый. – Оливия на секунду закрыла глаза. Потом попросила: – Расскажи, каково это, быть тобой.
Халима замялась. Сегодня она была одета в темно-красное платье, на голове темный шарф.
– Между прочим, – сказала Оливия, – та персиковая штуковина, в которой ты приходила на днях, – просто прелесть.
Халима улыбнулась уголком рта:
– А эта вам не нравится?
– Не настолько. Чересчур темная.
Халима сказала Оливии, что у нее четыре сестры и два младших брата, две сестры и один из братьев живут в Миннеаполисе.
– Почему? – спросила Оливия.
И Халима ответила, что им там нравится. Затем поднялась и начала готовить Оливии ужин.
Когда на следующий день Халима Бабочка не появилась – вместо нее пришла Джейн, – Оливия сильно расстроилась. Она спросила у Джейн, куда подевалась сомалийская девушка, но та не знала.
Оливия только и думала, что о Халиме, прикидывая так и эдак, почему девушка не пришла. «Я ей просто не нравлюсь», – решила она, и это огорчило ее, но и рассердило.
На следующее утро, пока Бетти ходила за покупками, Оливия позвонила в отделение медпомощи на дому и спросила, почему Халима не появилась. Ответившая ей женщина сказала, что она не в курсе и составлять расписание не ее обязанность.
– Прекрасно. – Оливия повесила трубку.
* * *
На повторный прием к доктору Раболински они снова поехали вместе, Оливия и Бетти, но теперь машину вела Оливия. Накануне она потренировалась, съездив в центр города и обратно, – и тоже под присмотром Бетти.
– Видите? – говорила Бетти. – У вас все получается.
На этот раз Оливия подготовилась и выглядела настолько хорошо, насколько это возможно для расплывшейся старухи с инфарктом за спиной, – надела синий жакет с белой оторочкой, который обнаружила в шкафу, и, встретившись с доктором, не почувствовала к нему почти никакого влечения. Это ее удивило; она заметила также – либо ей только показалось, – что и он уже не так любезен с ней, как прежде.
– Дела у вас идут прекрасно. Больше и добавить нечего, – пожал плечами доктор. – Вы в отличной форме.
– А, скажете тоже.
– Жду вас через месяц, – ответил он. И, уже стоя у двери, обернулся: – Должно быть, вы очень хорошая мать, Оливия.
Оливия подумала, что ослышалась.
– Почему вы так решили? – спросила она, спуская ноги с кушетки.
– Ваш сын так часто навещал вас в больнице и мне звонил дважды, расспрашивал о вашем самочувствии. – Доктор склонил голову набок. – Следовательно, вы наверняка очень хорошая мать.
Оливия пребывала в замешательстве.
– Не знаю, – медленно проговорила она, – насколько это верно.
– Когда оденетесь, зайдите ко мне в кабинет, – велел доктор.
Но в кабинете он лишь повторил, что дела у нее идут хорошо. Оливия попрощалась и ушла.
По дороге домой, сидя за рулем с Большой Бетти рядом, Оливия подумала, что ее чувства к этому мужчине были вызваны тем, что он, как полагала Оливия, спас ей жизнь. Наверное, ты всегда влюбляешься в своих спасителей, даже если не считаешь свою жизнь стоящей спасения.
* * *
Но в доме Джека – потому что это опять был дом Джека, а не ее собственный, и это ощущение крепло в Оливии с того момента, как она вернулась из больницы, – она чувствовала себя потерянной. Прежде с ней такого не случалось. И она твердила про себя: «Я изменилась». Когда закончились две недели с Бетти и другими женщинами, работавшими у нее (Бетти даже попыталась обнять ее на прощанье, хотя Оливия стояла столбом, ничуть не провоцируя нежностей), чувство потерянности лишь обострилось, она недомогала и быстро уставала. На следующем приеме у доктора Раболински она пожаловалась на плохое самочувствие, и он ответил:
