– Медвежонок Тедди, – Фергюс открыл дверцу, – почему ты сидишь здесь совсем один?
– Мама сказала, – взгляд у мальчика был очень серьезным, – что мне нельзя в дом, потому что их разговор не для моих ушей.
– Ох-ох-ох. – Фергюс обожал этого ребенка до умопомрачения. – Тебе тут не жарковато?
Мальчик кивнул:
– Но я опустил стекла. И она сказала, что надолго не задержится.
– Давно она там?
– Не знаю, – пожал плечами Тедди. – По-моему, не очень. Только… – жалобно продолжил он, – мне ужасно хочется выйти из машины. – И добавил озадаченно: – Дедушка, твоя форма, она выглядит как-то по-другому.
– Давай-ка перебирайся на крыльцо, – сказал Фергюс. – Давай, а всю вину я возьму на себя, если маме не понравится, что ты сидишь на крыльце. Вперед, Медвежонок.
Тедди вылез из машины и уселся с книжкой на нижней ступеньке.
– Почему твоя форма стала другой? – спросил мальчик.
– А, она просто не отутюжена.
– Отутю?.. – не понял Тедди.
– Не поглажена. Наверное, поэтому она выглядит иначе. – Фергюс глянул на свои брюки: действительно, до чего же мятые.
Вдруг из открытого окна раздался пронзительный вопль. Тедди с испугом уставился на деда.
– Ладно, – сказал Фергюс, – назад в машину. Я скоро вернусь за тобой. Обещаю.
Мальчик залез в машину и спросил:
– Все будет хорошо, правда?
– А то, – ответил Фергюс, и мальчик вроде бы немного расслабился, что невероятно обрадовало Фергюса.
– Она рассказала тебе? – набросилась Лори на отца, стоило ему перешагнуть порог. – Рассказала?
– Да. Успокойся.
– О том, что она втыкает булавки в пенисы этих мужчин? Об этом она рассказала?
Фергюс почувствовал, что ему надо присесть.
– Ради бога, Лори, прекрати. – Мошонка у него, казалось, съежилась.
– Прекратить? Этого ты хочешь? Поверить не могу. Да я единственный нормальный человек в этой семье! О господи, твоя дочь – проститутка, а ты велишь мне успокоиться. – Лори вытянула шею вперед.
– Именно, – сказал Фергюс, – я прошу тебя успокоиться, и немедленно, Лори Макферсон. Криком делу не поможешь.
Лори повернулась к матери:
– Мама. Поддержи меня. Пожалуйста.
Но Этель, стоявшая за спинкой своего кресла, села и выдохнула только:
– Ох, Лори. – Потом добавила: – Но она не проститутка. Я так думаю.
– Бог ты мой. – Лори бросила свой клатч на пол и уткнула руки в бока.
– Я просто не знаю, что сказать, – продолжила Этель. – Понимаешь? Просто не знаю, что сказать. Все это… так ужасно.
– Да неужели? – Лори с некоторой театральностью вскинула голову.
– Ради бога, – сказал Фергюс, – успокойся, черт возьми. Сейчас же.
Лори поджала губы, нагнулась, подняла клатч и произнесла ровным тоном:
– Более психованного семейства не водилось на этой земле. – Она развернулась и вышла вон, хлопнув дверью с такой силой, что с кухонной полки упала кастрюля.
Фергюс поднялся и последовал за ней.
– Медвежонок Тедди, – наклонился он к окну машины, за которым сидел его внук, – думаю, мы скоро увидимся. Твоя мама сейчас сердита, но это пройдет, и тогда мы с тобой отправимся на рыбалку.
– «На рыбалку», – передразнила его Лори, пристегивая ремень. – Можете, блин, рыбачить сколько хотите.
Она рванула с места так, что шины взвизгнули, а ее бедный сынишка сидел, опустив голову, пока Фергюс махал ему на прощанье.
В гостиной Лайза излучала безмятежность. В белой футболке и джинсах она выглядела много моложе. Она что-то говорила матери и повернулась к отцу, чтобы и его подключить к беседе, когда Фергюс вошел в комнату и опустился в шезлонг. Он взглянул на Этель, и ему стало жалко ее чуть ли не до боли: она выглядела напуганной и будто усохшей.
– Я лишь хочу повторить, – говорила Лайза, – то, что сказала нам миссис Киттеридж на уроке математики, – никогда этого не забуду! Она писала на доске всякие формулы и вдруг обернулась к классу и сказала: «Все вы знаете, какие вы. Приглядитесь к себе, прислушайтесь к себе, и вы поймете, кто вы есть. И не забывайте об этом». И я не забыла. Это придавало мне мужества идти своим путем, потому что она была права. Я поняла, кто я есть.
– Ты поняла, что ты… доминатрикс? – спросил Фергюс. – Ты это имеешь в виду?
– В каком-то смысле – да. Я знала, всегда знала, что я обожаю наряжаться, и мне нравится говорить людям, что надо делать, мне нравятся люди, папа, а у этих людей имеются определенные проблемы, и я помогаю им их разрешить, и это очень здорово.
– Я все равно не понимаю, – сказала Этель. – Совсем не понимаю.
Глаза у нее словно смотрели в разные стороны, когда Фергюс взглянул на нее. А еще он заметил черные корни волос и торчащие светлые пряди – должно быть, она взъерошила волосы, – и да, вот она снова запустила пятерню в свою шевелюру.
– Детка, я стараюсь, – лепетала Этель. – Я стараюсь, Лайза, но я просто не могу этого уразуметь.
Лайза терпеливо кивнула. Ее темно-карие глаза блестели, а лицо светилось точно так же, как в первые минуты ее пребывания в родительском доме.
– Именно поэтому мы работаем над нашим документальным фильмом. Люди не должны чувствовать себя совсем уж… совсем маргиналами, если у них иные потребности. Это всего лишь разновидность человеческого поведения, что мы и пытаемся донести до широкой публики. – Она разгладила ладонью волосы, ее уверенность в себе казалась неколебимой.
Фергюс откашлялся и подался вперед, уткнув локти в колени:
– Если втыкать иголки в чей-то пенис является допустимым человеческим поведением, тогда с этим что-то очень и очень не так. – Он дернул себя за бороду. – Боже, Лайза. – Встал, повернулся к двери, затем обратно к дочери: – Человеческое поведение, говоришь? Ради всего святого, фашисты с их концлагерями – это тоже человеческое поведение. Какого хрена мы должны оправдывать любое человеческое поведение? Честное слово, Лайза!
И она разразилась слезами. Половодьем слез. Лайза рыдала и рыдала, тушь на глазах поплыла, стекая по щекам черными ручейками. Как он мог назвать ее фашисткой? Как он мог такое сказать? А когда шумные рыдания стихли, Лайза объявила, что причиной всему – невежество. Она встала, по ее белой футболке расползалась черная капля туши.
– Я люблю тебя, папа, – сказала она. – Но ты невежда.
* * *
На обочине стояла Анита Кумс, прислонясь к низкому синему автомобильчику с погнутым бампером. Фергюс затормозил и вышел из пикапа. Дорога была пустынна, она вела к мысу, и вокруг не было ничего, кроме полей. Солнце ярилось, и бампер на автомобиле Аниты переливался всеми цветами радуги.
