– В Кросби? – спросил Берни.
– О боже, нет. Я имею в виду – здесь. В этой самой комнате. Жаль, что я не могу здесь остаться, вот я о чем.
– Оставайся сколько захочешь, Сузанна. Мы тебя не гоним.
Но затем они заговорили о наследстве. Когда Берни сообщил, какое количество денег причитается ей, Сузанна резко выпрямилась:
– Прекратите… Берни, это тошнотворно.
– Твой отец умно инвестировал, – сказал Берни.
– И во что же он инвестировал? Знаю, он специализировался на инвестициях, но какие такие вложения могли принести столько денег? Господи, Берни, это же куча денег.
– В Южную Африку. – Берни принялся листать бумаги. – Это было довольно давно. А также в фармацевтические компании. И в нефтяную «Эксон», между прочим.
– Южная Африка? – встрепенулась Сузанна. – Говорите, во времена апартеида он инвестировал в эту страну? – Берни кивнул, и она возразила: – Он этого не делал, Берни. Я спрашивала его – когда Манделу выпустили из тюрьмы, – я спросила отца, есть ли у него инвестиции в Южной Африке, и он ответил: «Нет, Сузанна». Так он мне сказал.
Берни сложил бумаги в папку.
– Я раздам эти деньги. Все до единого цента. Я не хочу их. – Сузанна откинулась на спинку кресла. – Бог ты мой.
– Ты вольна распорядиться ими как пожелаешь, – сказал Берни.
Он объяснил Сузанне, во что ей обойдется расчистка участка – несмотря на страховку, – а потом они выставят его на продажу.
– Думаю, он уйдет. Место отличное, прямо на въезде в город. Кому-нибудь оно обязательно приглянется.
– Или нет. – Сузанна была в шоке от огромности свалившегося на нее наследства.
– Или нет, – пожал плечами Берни.
Наконец Сузанна встала, а за нею и Берни. Она подошла к нему, обняла, и он тоже обнял ее, хотя и не сразу. Она сжала его покрепче и почувствовала, что он тихонько отстраняется, и она опустила руки.
– Спасибо, Берни. Вы необыкновенный.
Она направилась к двери, но он остановил ее:
– Сузанна. (Она обернулась.) Зачем тебе так уж необходимо рассказывать мужу о твоей… опрометчивости? – Берни стоял, подбоченившись.
– Потому что он – мой муж. Мы не сможем жить с этой недосказанностью между нами, это было бы просто ужасно.
– Ужаснее, чем разводиться?
– Что вы хотите сказать, Берни? Что отныне я должна жить во лжи?
Он повернул голову, почесал подбородок, а затем опять посмотрел на нее:
– Не кто иной, как ты, решилась на измену. А значит, именно тебе расплачиваться за это. Но не твоему мужу.
Сузанна помотала головой:
– Мы не такие, Берни. Между нами никогда не было тайн, это было бы слишком ужасно. Мне придется ему сказать.
– Тайны есть у всех, – обронил Берни. – Что ж, идем.
Он жестом указал на открытую дверь, и по лестнице Сузанна спускалась первой. Она и забыла, что они приехали на его машине и он должен отвезти ее обратно.
* * *
Под облаками, опустившимися еще ниже, торчал ободранный угол дома, единственный не обвалившийся, и жуткие останки выглядели именно тем, чем они являлись, – останками.
– Спасибо, – поблагодарила Сузанна, вынимая из сумочки ключи от своей машины.
– Рад был помочь.
Берни выключил двигатель, и Сузанна затаила дыхание: он не готов с ней расстаться. После недолгой паузы Берни сказал:
– Конечно, это не мое дело, но я тут подумал, не обратиться ли тебе к кому-нибудь, к психотерапевту. В Бостоне я знаю очень хорошего специалиста. Походила бы к нему, пока не разберешься со всем этим.
– Ох, Берни, – Сузанна коснулась его руки, – ходила я к психотерапевту. С ним я и закрутила этот дурацкий роман.
Берни закрыл глаза, а когда снова открыл, уставился прямо перед собой в ветровое стекло:
– Сузанна, мне очень жаль.
– Нет, это была скорее моя вина. Я позволила ему приударить за мной.
– Это не твоя вина, Сузанна. – Берни повернулся к ней лицом: – То, что он сделал, крайне непрофессионально. Как долго ты ходила к нему?
– Два года. С тех пор, – уточнила Сузанна, – как мою мать положили в то заведение.
– Ой вей.
– Но началось это лишь в последние несколько месяцев… ох, как же все это противно, и вдобавок – только без обид, Берни, – но он… старик. Ну, в общем…
– Да, – сказал Берни. – Разумеется, он старик.
– Пожалуйста, не переживайте из-за меня. Прошу вас.
– Его поведение следует предать огласке, – заявил Берни.
– Я не стану на него доносить, – ответила Сузанна.
Берни поднял руку, прощаясь:
– До свидания. Удачи, Сузанна. Звони, если я понадоблюсь.
Он включил зажигание, и Сузанна почувствовала, что опять погружается в отчаяние, страшное, невыносимое.
Она вылезла из машины Берни, села в свою и смотрела, как он выезжает на дорогу. С дерева, под которым стояла машина, на капот упало несколько оранжевых листьев. В телефоне она увидела сообщение от мужа, он спрашивал, как она, и Сузанна ответила, пообещав позвонить в скором времени. Она смотрела на обугленные останки дома, в котором выросла. Постарайся, велела она себе с некоторым раздражением, имея в виду: постарайся вспомнить что-нибудь хорошее
Это ей не удавалось.
У нее вообще не находилось никаких воспоминаний, лишь горстка разрозненных картинок: вот мать за ужином встает из-за стола с бокалом вина в руке; отец спускается по лестнице будто в полутьме – его плохо видно. Дойл, всегда такой непоседливый, такой тонкокожий. Сузанна посмотрела в другую сторону, на Мэйн-стрит, видневшуюся за деревьями, и подумала, что в этом городе она провела детство и юность, но училась в частной школе в Портленде, и город так и не стал для нее родным, а ведь мог бы стать. Девочкой она часто и подолгу гуляла одна, пересекала мост, спускалась к побережью – тут память ее не подводила. Затем ей вспомнилось, как Дойл каждое утро садился рядом с ней на заднее сиденье автомобиля, лупил себя по колену, смеялся. Они были по-настоящему близки, потому что оба ходили в одну и ту же школу в другом городе. И потому что она любила его, своего братика. Обычно отец отвозил их в Портленд, и Сузанна вдруг припомнила, как он останавливался на заправке рядом с Фрипортом и возвращался с целлофановым пакетом, набитым пончиками, шесть маленьких пончиков в сахарной пудре. «Держи, Звездочка», – говорил отец, потому что еще он покупал им золотистые бисквиты «Звездочки», и они обедали ими на большой перемене.
* * *
Дома Берни с порога шагнул на кухню; жена, стоя к нему спиной, мыла посуду, и Берни сгреб ее в охапку. Женщиной она была невысокой, макушкой едва доставала ему до подбородка.
