– Угу, конечно, – кивнула Оливия. И добавила: – По-моему, это всегда неожиданность. Даже когда они лежат месяцами, а потом вдруг уходят. Жуткое дело.
– Помните песню? – сказала Энн. – Кажется, это был негритянский спиричуэл… «Порою я словно дитя без матери…»
– «И дом родной далеко, далеко», – подхватила Оливия.
– Да, точно… Но я всегда себя такой чувствовала. А теперь я настоящее дитя без матери.
Оливия задумалась над ее словами и после паузы сказала:
– Мне очень жаль… А где она жила, когда умерла?
– В пригороде Цинциннати, где и всегда. Я там выросла.
Оливия кивнула. Краем глаза она наблюдала за этой девочкой-женщиной и думала: «Какая ты, Энн?» Она знала, что у девушки был брат, ей о нем что-то рассказывали, но что? Оливия запамятовала. Помнила только, что с братом Энн не общалась, – парень наркоманил? Очень может быть. Их мать пила. А отец развелся с матерью много лет назад и вскоре умер.
– Мне ужасно жаль, – сказала Оливия.
– Спасибо. – Энн поднялась – с поразительной легкостью, учитывая, что у нее был младенец на руках, – и зашагала прочь. Просто взяла и ушла! Оливии понадобилось изрядно времени, чтобы подняться, пришлось опереться на одну руку и немного перекатиться набок, прежде чем встать на ноги.
– Господи, воля твоя. – К машине она возвращалась, тяжело дыша.
* * *
По дороге обратно Оливия спросила Криса:
– Почему ты не сказал, что у Энн умерла мать? (Он издал нечленораздельный звук и пожал плечами.) Нет, почему ты мне не рассказал? Ведь это важно.
Вдоль шоссе стояли все еще голые деревья, их черные ветки тянулись к небу. Они проехали мимо поля, мокрого, с грязными прогалинами, под струящимся солнцем они были хорошо видны.
– Ее мать была не подарок. О чем тут говорить.
На заднем сиденье запел Генри:
– Ту-ту-ту, едем, летим! Папа, мама!
Оливия обернулась, и он улыбнулся ей.
– Вот так он выпевает знакомые слова, – сказал Крис. – Ему это очень нравится.
– Я все равно не понимаю, – продолжила Оливия, помахав маленькому Генри. – Не понимаю, Кристофер. Она моя невестка, и я бы хотела знать, что происходит в ее жизни.
Крис на миг повернул к ней голову и опять уставился на дорогу; он вел одной рукой.
– Я и не знал, что тебя это волнует. – Он снова глянул на мать: – Что-нибудь еще?
– Почему… – начала Оливия.
– Я уже объяснял тебе почему.
И Оливия кивнула. Вопрос, на котором ее прервали, прозвучал бы так: почему ты женился на этой женщине?
* * *
Они продержались еще один вечер и еще один день и наконец добрались до финала – последнего вечера вместе. Оливия была вымотана. Кроме маленького Генри, никто из детей так и не заговорил с ней, пока они были у нее в гостях. Но они пялились на Оливию – с возрастающей наглостью, как она думала, потому что, когда они на нее смотрели и Оливия отвечала тем же, они не опускали глаза, но продолжали пялиться, Теодор огромными голубыми глазищами, Аннабель – маленькими черными. И откуда только берутся такие дети.
Когда они отправились спать, а маленький Генри – до чего же славный мальчик! – уснул наверху, Оливия села на диван рядом с Энн, кормившей малютку. Оливия постепенно привыкала к кормлению грудью у всех на виду; ей это не нравилось, а она привыкала. И ей было жаль Энн, явно пришибленную горем. Оливия решила не играть в молчанку, а завести с невесткой легкую беседу, и Энн старалась, как могла, выдерживать тон.
– Аннабель захотела резиновые сапожки, потому что мы собрались ехать в Мэн. Разве она не умница? – сказала Энн.
Оливия, понятия не имея, что на это ответить, кивнула. В конце концов Энн с малышкой поднялась наверх, и Оливия, оставшись наедине с сыном, поняла, что момент настал.
– Кристофер. – Она заставила себя смотреть прямо на сына, хотя сам он разглядывал свои ступни. – Я выхожу замуж.
Минула вечность, прежде чем он перевел на нее взгляд и растерянно улыбнулся:
– Стоп, что ты сейчас сказала?
– Я выхожу замуж. За Джека Кеннисона.
Ей казалось, что она видит, как кровь отливает от его лица, – во всяком случае, Крис заметно побледнел. Он порывисто огляделся, потом повернулся к ней:
– Кто такой, на хер, Джек Кеннисон?
– Вдовец. Я говорила тебе о нем по телефону, Крис. – Лицо ее пылало жаром, словно кровь, отхлынувшая от лица сына, нашла доступ к ее физиономии.
Он смотрел на мать с искренней горечью и недоумением, и она бы тут же взяла свои слова обратно и все отменила – если бы могла.
– Ты выходишь замуж, – тихо произнес Крис. И еще тише: – Мамочка, ты выходишь замуж?
Оливия коротко кивнула:
– Да, Крис.
Он тряс головой мелко, медленно и как заведенный.
– Я не понимаю. Не могу понять, мама. Зачем тебе замуж?
– Затем, что мы два старых одиноких человека и хотим быть вместе.
– Тогда будьте вместе! Но зачем выходить замуж, мама?
– Крис, что это меняет?
Он подался вперед и спросил почти угрожающим тоном:
– Если это ничего не меняет, зачем это делать?
– Я имею в виду, для тебя ничего не изменится. Что может измениться? – Но, к своему ужасу, Оливия почувствовала, как в ее душу закрадывается сомнение. Зачем ей выходить за Джека? К каким переменам это приведет?
– Мама, ты пригласила нас, чтобы сообщить об этом, так ведь? – сказал Кристофер. – Уму непостижимо.
– Я пригласила вас, потому что хотела увидеться с тобой. Я не видела тебя с похорон твоего отца.
– Ты пригласила нас, чтобы сообщить о том, что вы женитесь, – возразил Крис, глядя на мать в упор. – Уму, на хер, непостижимо. – И после паузы: – Мама, раньше ты никогда не приглашала нас сюда.
– Тебе не нужно приглашение, Крис. Ты мой сын. А это твой дом.
Бледность на лице Криса сменилась краснотой.
– Это не мой дом, – заявил он, озираясь. – О господи, – он покачал головой, – господи. – Крис поднялся. – Вот почему здесь все выглядит по-другому. Ты переезжаешь. В его дом? Ну конечно. А этот продаешь? О господи, мама. – Крис повернулся к ней: – Когда ты выходишь замуж?
– Скоро.
– Свадьба будет?
– Никаких свадеб, – ответила Оливия. – Мы просто зарегистрируемся.
Крис направился к лестнице:
– Спокойной ночи.
– Крис!
Он обернулся. Оливия встала с дивана.
– Следи за своей речью. Ты же сам говорил на похоронах отца, что он никогда не снисходил до непристойностей.
