Я смотрел на регулятора, на уходящую с его лица бодрость и силу. Только что он был человеком, не достигшим и сорока. А вот сейчас уже поседел и покрылся морщинами, полнота его исчезла, Эмир стал сутулиться. Он влил в щиты десяток лет!
Но мне почему-то казалось, что дело не только в возрасте. Эмир и без того изменился, стал другим. Будто превратился в оболочку, в куклу-перчатку, которую кто-то натянул на ладонь и теперь крутит как хочет.
Я вспомнил, как в глазах регулятора появился ужас, а на лбу проступила руна Ансуз.
Руна Бога.
Меня словно молнией пробило, я вдруг понял, что происходит. Мне даже показалось, что сквозь лицо Эмира видны совсем другие черты. Что они проступают, продавливая мягкое лицо несчастного регулятора магии, всегда щадившего своих подопечных…
– Прикрой, – сказал я Мире.
И она не стала колебаться.
Развела руки – и поставила комбинацию из Эйваза, Перта и Кано, выстроившую щит перед нами. Незнакомый мне щит, но, как ни странно, Эмир одобрительно кивнул, глядя на вспыхнувшие руны. Кивнул и воскликнул:
– Не…
Мира россыпью метнула в гвардейцев Турс – крошечными стрелами силы, бесследно канувшими в поставленном Эмиром щите. А гвардейцы ответили залпом стрел.
– …стрелять! – запоздало закончил Эмир.
Арбалетные болты ударили в наш магический щит – и отразились от него языками пламени. Почему-то щит, поставленный Эмиром, их не отразил, несмотря на всё вложенное в него время.
Я видел это краем глаза, как в отражении, потому что сам я выстраивал руну переноса – но что-то странное происходило то ли со мной, то ли с рунами. Райдо возникала легко, а вот Наудиз плясала и рушила руну Пути, всё было нестабильно, нескладно, получалась не то руна Пожелания Неудачи в Дороге, не то глупая детская шуточная руна Добеги-ка-до-уборной, но никак не та могучая руна, которую я дважды применил за эти дни без всяких проблем…
Гвардейцы, объятые огнём, падали на мостовую. И оставались лежать – совершенно беззвучно и неподвижно. Полицейские попятились. Им никто не говорил, что они попадут в эпицентр смертоносной магии.
– Милая, ты полна сюрпризов! – воскликнул Эмир. – Но это чересчур!
Он протянул к нам руки – и перед ним вспыхнула такая затейливая руна, что я даже не уловил всех деталей. Сколько там было основных знаков? Четыре? Пять? Или даже шесть?
Мира вскрикнула, и я почувствовал, как из неё в щит потекло время – грубо, отчаянно удерживая то, что рвалось сейчас к нам от Эмира, от бывшего регулятора Эмира. Она тоже не понимала, какое волшебство нас атакует, и удерживала его на чистой силе, на Исазе и Турсе, сжигая месяцы в секунду… нет, ох, даже не месяцы… Эмир иссыхал на глазах, съёживался, волосы у него поседели и стали клоками выпадать из головы, его перекосило, один глаз закрылся, левая рука повисла, но правая упорно держала атакующую руну…
И только в этот миг, охваченный паникой, я вколотил в руну переноса три года – и мы исчезли.
Чтобы появиться на постаменте памятника на площади Великой Любви. У меня не было времени придумывать другую точку, нам надо было удирать.
На площади было полно народа – выступали циркачи, карлики-жонглёры, может быть, те самые, из цирка, знакомые Миры. Они подбрасывали в воздух острые кинжалы и горящие факелы, ловко их ловили и дразнили зрителей, предлагая выйти и посостязаться с ними. Зрители веселились и аплодировали.
Именно это нас и спасло – никто не смотрел вверх, на памятник.
– Мира… – я схватил её за локоть.
Волшебница медленно повернулась ко мне. И тихо спросила:
– Ну… всё плохо?
Ей было лет двадцать пять. Или тридцать. Наверное, тридцать.
То есть она не была старой, конечно. Она была в самом расцвете сил. Зрелая женщина, высокая и красивая.
Совсем не та юная страстная Мира, с которой мы этой ночью полюбили друг друга.
– Всё хорошо, – сказал я, чуть не плача. – Всё хорошо, Мира. Ты красавица. Ты не старая. Всё хорошо. Мы сбежали.
– Ты повзрослел, – сказала Мира. У неё по щёкам текли слёзы. – Ты… тебе… Двадцать пять? Двадцать семь?
Я потрогал лицо.
У меня были пышные усы. Нуждающиеся в том, чтобы их постригли.
И ещё щетина на лице.
– Я же бриться не умею, – сказал я и попытался улыбнуться.
Мира кивнула:
– Я научу. Девочки много чего умеют… Грис, что это было? Как Эмир мог колдовать?
– Это был не Эмир, – сказал я.
Спрыгнул с постамента, поднял руки – и Мира шагнула ко мне в объятия. Рядом карлики принялись кидать вверх зажжённые свечи и выкрикивать:
– Приходите в шапито! Посмотрите то и то!
Я отвёл Миру в сторону от постамента. И показал на памятник.
Мраморный Властелин стоял рядом со своим бронзовым конём и смотрел вдаль.
– Это был наш повелитель, – сказал я. – Руна Ансуз! Он вошёл в Эмира и сжёг его жизнь, как спичку.
Мы смотрели на статую с таким ужасом, словно боялись, что она шевельнётся.
Впрочем, а почему бы и нет?
– Что нам делать, Грис? – тихо спросила Мира.
– Бежать. Быстро и далеко, – сказал я. Отвесил затрещину мальчишке-карманнику, который начал было примеряться к моему кошелю. – Идём.
– А как же Сеннера и Сект? – зачем-то спросила Мира.
Под руку, как солидная взрослая пара, мы уходили с площади Всеобщей Любви. За нами, под смех толпы, веселили народ циркачи.
– Мы им уже ничем не поможем, – ответил я.
Эттир второй
Руна восьмая, Вуньо
Заказчик был суетливым, подозрительным и жадным. Все самые неприятные качества в одном человеке. Ему хотелось получить результат быстро, дёшево и качественно.
– Так не бывает, – повторил я. – Если быстро и качественно – то будет очень дорого. Если быстро и дёшево – то будет некачественно. Если качественно и дёшево – то будет небыстро.
– Сколько? – спросил заказчик. Это был мужчина лет сорока, наружности вполне приятной, но с чересчур уж ухоженными усиками и бакенбардами. И ещё напудренный парик, который он носил даже дома! Да и ногти на руках слишком холёные. Нет, дело не в том, что он не работал руками. Для некоторых профессий этого не требуется. Но тратить столько времени на уход за собой для мужчины непозволительно.
– Двадцать пять золотых цехинов.
– Немыслимо, – сказал заказчик. – Контора господина Ормана, «Хорошая мышь», берёт за очистку дома такого размера не более двух.
