Наконец поток слез остановился. Шкура на шалаше задрожала, и в проеме показалась рука. Длинные пальцы были обтянуты сухой старческой кожей, и на одном из них сверкал перстень. Он удивительно походил на озеро. В какое-то мгновение мне показалось, что озеро плавно перетекло в перстень и так же плавно вернулось в берега. Как завороженная, я смотрела на шалаш и ждала. Я чувствовала, что тот, чья рука украшена магическим перстнем, приоткроет тайну моей жизни.
Над озером повисла звенящая тишина, и из шалаша вышла старуха. Маленькая, худая, в нелепой широкой юбке, на голове — старый платок. Она посмотрела на меня и улыбнулась.
— Здравствуй, голубушка! Вот и свиделись.
Взглянув в ее лицо, я вздрогнула. Узкий с горбинкой нос, широкие скулы, губы, похожие на вывернутые лепестки, — старуха из моего прошлого! Это она велела жевать хлебный мякиш, это она нагадала Олега Александровича!
— Видишь, все сбывается, — сказала старуха. — Старое гадание, верное!
«Осталась с пустотой», — вспомнила я.
— Мужа — книжного червя встретила? Встретила! Служила ему? А что взамен?
Я опустила голову и вздохнула.
— То-то и оно!
Старуха подняла палец, и перстень, выпустив на свободу спрятанный луч, стал темным.
— Однако не грусти! Сама знаешь: страдания очищают.
Она подошла ближе и добавила:
— А вот что с князем встретишься, я сомневалась.
— А где павлин? Вы говорили про какого-то павлина, — спросила я.
— Еще появится, — сказала старуха.
Она пристально посмотрела на меня, и из ее удивительных глаз вылетела искра. Мне показалось, что невидимая стрела впилась в сердце, неся с собой мощный энергетический поток. Дрожащий крутящийся столб взмыл над головой, и я почувствовала себя девочкой. Эта девочка стояла на берегу, у ее ног плескалось озеро, а над головой искрился столб, напоминавший тонкую нить, спущенную с небес.
Старуха улыбнулась и поднесла к губам дудку. Грустная мелодия понеслась над озером, и я забыла все: Олега Александровича, Ляльку, Нюту, лицей, 11 «Б» и даже Дмитрия Павловича. Все это унеслось в прошлое. В настоящем была старуха и ее дудочка.
Я почувствовала, что поднимаюсь над озером и лечу к скалам. Однако почему стало так тихо? Куда пропала мелодия? Я повернула назад и, опустившись около старухи, растерянно посмотрела на дудочку.
— Сыграю в следующий раз, — ласково сказала она. — Теперь пора возвращаться.
Старуха дотронулась до моего плеча, и камень на перстне как будто вздохнул.
— В другой раз я познакомлю тебя с орлом.
— С орлом, — как эхо, повторила я.
— Вы полетите, — глаза старухи потемнели и стали совсем черными, — спасать твоего ребенка.
— Моего ребенка? — встрепенулась я.
— Да!
— Когда? Когда это будет?
Старуха посмотрела на потемневшую гладь озера и нахмурилась.
— Летом, — ответила она.
— Не может быть! Лето — через полгода!
Длинные пальцы крепко сжали мое запястье, и в шелесте деревьев, спрятавшихся в горных расщелинах, я услышала:
— Все может быть! Это будет крошечный мальчик, — прошептала старуха. — Твой сын.
Она посмотрела вверх и поспешила к шалашу. Шкура приподнялась, и старуха исчезла.
— Мариш, что с тобой? Очнись наконец!
Я открыла глаза. Передо мной стояла Варька и растирала мои виски.
— Куда это ты унеслась? Вот уже пять минут не могу привести тебя в чувство.
— Варь, я такое видела!
— Похоже, тебе приснилась перестрелка и прочая чепуха.
— Мне никогда не снятся перестрелки.
— Что же ты видела?
Варька уже сидела напротив меня и наливала в бокалы коньяк. Похоже, коньяк стал атрибутом застольных разговоров. Я посмотрела на сноп искр, вырвавшихся из камина, и тихо сказала:
— Она обещала познакомить с орлом.
— Кто?
Варька удивленно уставилась на меня.
— Старуха.
— Рассказывай!
— Не знаю, с чего и начать. Сон соткан из множества нюансов: таинственное озеро, скалы, шалаш, старуха-гадалка, дудочка.
— И все?
— Конечно, нет! Это лишь фон. Главное — серебристая нить, идущая с неба, ощущение полета и мелодия, летящая по горной долине. И потом… новое предсказание: «Вы полетите спасать твоего ребенка!» Представляешь? У меня будет мальчик, крохотный мальчик!
— С тобой не соскучишься! Давай сначала выпьем, потом поговорим.
Выпив коньяк, я почувствовала жуткий голод. На столике стояли тарелки с закусками, и, оставив таинственный сон «на потом», я с аппетитом стала поглощать салаты, семгу, утиный паштет и прочее, прочее.
— С аппетитом у тебя все в порядке, — ухмыльнулась Варька. — Хотя признаюсь, глядя на твою фигуру, не подумала бы.
— Так и есть, — ответила я с набитым ртом. — В обычной жизни я ем очень мало. Не знаю почему, но сейчас на меня такой «жор», извини за выражение, напал!
— Видимо, много энергии потеряла.
— Наоборот!
К Варьке уже вернулся насмешливый тон, и, закурив сигарету, она добавила:
— Признаюсь, за двадцать три года я уже отвыкла от твоих выкрутасов.
— Не понимаю, какие выкрутасы ты имеешь в виду?
— Ой ли! Неужто забыла?
Карие глаза Варьки блеснули, и в них запрыгало то, что бабушка называла «чертенятами».
— Кто, например, рассказывал, что в нашем дворе поселился дух умершей купчихи? Ты! А трогательная история про кота, оказавшегося запертым в бойлерной? А твои сказки о подземном мире? Ты думаешь, я их забыла?
Варька с улыбкой смотрела на меня, и ее круглое лицо светилось от детских воспоминаний.
— В те далекие времена я постоянно находилась под впечатлением твоих рассказов. Не успею один переварить — пожалуйте вам другой!
Она задумалась, затем добавила:
— Может быть, поэтому я и пошла в психотерапевты.
— Не понимаю, как мои детские рассказы повлияли на твою нынешнюю профессию?
Варька погасила сигарету и ответила:
— Я хотела понять, как влияют человеческие мысли на его психику.
— Теперь понимаешь? — с надеждой спросила я.
— В общих чертах. Человеческий мозг — такая сложная машина, что моя специальность будет востребована и через двести, и через триста лет.
Варька ласково улыбнулась, и показалось, что мы — в детстве, сидим на снежном диване и болтаем. Я часто вспоминала снежную комнату, где мы отмечали Варькины дни рождения. Эта комната сооружалась заранее. Обувшись в высокие валенки, мы вытаптывали в февральском снегу дорожки, между которыми появлялись снежный стол, снежная кровать, диван, кресла. Мы даже лепили снежные чашки и тарелки, а затем аккуратно укладывали на них вареную картошку, хлеб, колбасу, мороженые яблоки. Варька приглашала гостей, и начинался пир. Наши родители не могли понять, что мы нашли в сугробах, и предлагали отметить день рождения по-человечески. Однако нам хотелось романтики, и, поглощая хлеб вместе со снегом, мы эту романтику получали.
