— Я не в материальном смысле. Представляете, каково ей было: молодая интересная женщина — и одна, в деревне!
— У нее были девочки, к тому же княгиня Лопухина занималась благотворительностью…
— Благотворительностью? По-моему, ею занимаются от скуки или…
— Или исходя из собственных убеждений, — добавил Дмитрий Павлович. — В любом случае, нам с тобой трудно понять, что было на самом деле.
Дедушка посмотрел в пустые чашки и спросил:
— Хочешь кофе?
— Что вы! Уже три часа утра!
— Тогда, может быть, спать?
— Нет, нет! Разве можно спать в Новогоднюю ночь? Она — неповторима!
— Да, неповторима, — согласился Дмитрий Павлович. — У меня, уж точно, такой ночи не было!
— У меня, смею вас заверить, тоже, — церемонно кивнула я.
— Тогда продолжим разговор?
— С радостью! Мне кажется, с вашей помощью я читаю свою родословную.
— А ведь неплохо иметь родословную!? Как-то себя увереннее чувствуешь!
Дмитрий Павлович приосанился и лукаво посмотрел на меня.
— Не знаю, буду ли я себя чувствовать увереннее, но мне, честное слово, очень интересно!
— Это естественно. Так где я остановился?
— Екатерина Владимировна с девочками уехала в Крым.
— Да… в Крым. В Ялте они задержались до ноября, там и услышали об октябрьском перевороте. В имение возвращаться не было смысла, осталось одно — ждать. Вот и дождались! Через некоторое время началась гражданская война, затем Крым оккупировали немцы. Письма приходили с оказией, из одного из них матушка узнала, что старый князь — отец Дмитрия Петровича, серьезно болен.
— А где были ее родители?
— К тому времени они уже умерли, и Петр Алексеевич был для нее единственной опорой.
— Он остался в имении?
— Да. Это была фамильная усадьба на берегу Волги. Рассказывая о ней, матушка рисовала в моем воображении большой барский дом, сад, снежные бури в степи, половодья, тюльпаны и, конечно же, баржи, скользившие по реке.
— Вы бывали там?
— Года три назад.
— Как мне хотелось бы туда съездить!
— Это невозможно, голубушка. Дом, кладбище, степь оказались затопленными водохранилищем. Вместо всего этого осталась только память.
Дмитрий Павлович вздохнул.
— Они не виделись больше? — спросила я.
— Кто?
— Екатерина Владимировна и Петр Алексеевич?
— Нет, не довелось. Матушка было собралась к нему и даже оформила у немецкого коменданта бумагу на выезд, но накануне отъезда девочки заболели, и ей пришлось остаться.
— А дальше?
— А дальше началось бегство. Красная армия наступала, белая — откатывалась на юг. Вместе с ней в Крым стекались тысячи беженцев. В апреле 1919 года Дмитрий Петрович передал через общих знакомых письмо, где просил жену срочно покинуть Россию. Матушка с девочками и их нянькой — Прасковьей, уехали из Ялты в Севастополь, где предполагали сесть на корабль, отплывающий в Европу. То, что было в порту, повергло их в шок. Толпы людей атаковали отплывающие корабли. Крики, плач, оглушительные гудки парохода — словом, паника! Прасковья по просьбе матушки зашила в платья девочек метрики, и, оставив вещи в гостинице, они отправились в порт. Крепко держась за руки, они пробивались к сходням, но людской поток разорвал их цепь, и матушка осталась с Натальей, а Прасковья — с Софьей.
— Ужас!
— Да, ужас! Натали мне рассказывала, что в течение нескольких лет она видела один и тот же сон: толпа поднимает ее и матушку на борт корабля, раздается оглушительный гудок, корабль отчаливает, и среди оставшихся на берегу людей она видит две знакомые фигуры.
«Мамочка! — доносится детский голос. — Не бросай меня!»
Гудок перекрывает крик, корабль делает первый галс, и матушка теряет сознание. Она не падает, толпа не дает ей упасть. Натали смотрит на мать, на берег, хочет крикнуть и не может.
Дмитрий Павлович снял пенсне и, протерев стекла, продолжил:
— Некоторое время матушка была в горячке. Хорошо, что на корабле оказались ее знакомые, в том числе давняя подруга — Елизавета Гагарина. Когда, минуя Константинополь и Мальту, они добрались до Европы, горячка отступила. У матушки еще теплилась надежда отыскать Софью, и, думая, что Прасковья обратится к начальнику порта, она отправила письмо в Севастополь. Однако ответа не получила. Приехав в Париж, она узнала о скоропостижной кончине мужа. Мать и Натали остались одни. Деньги, хранившиеся в Парижском банке, быстро таяли, им пришлось продать картины, составлявшие гордость коллекции Дмитрия Петровича. А потом Елизавета Гагарина познакомила матушку со своим братом — Павлом Николаевичем, и через полгода князь сделал ей предложение.
Дмитрий Павлович посмотрел на фотографию матери и добавил:
— Они обвенчались в соборе Александра Невского. Через год там же крестили меня, через три отпевали моего отца, а через десять лет — Натали.
— А когда умерла Екатерина Владимировна?
— Перед войной. Ей было всего пятьдесят пять. К тому времени я уже работал, и мы встречались только по вечерам. Матушка садилась к свету спиной, и я не сразу заметил, как осунулось ее лицо, как потемнела кожа. Разговаривая, она старалась улыбаться и, как я теперь понимаю, за улыбкой прятала свой недуг. Однажды, приехав из командировки, я увидел на столе записку Елизаветы Гагариной. «Митя, будь мужественным. Твоя мама умерла». Так я остался один.
— У нее был рак?
— Да.
Я подсела к Дмитрию Павловичу и уткнулась в его плечо. Он молча гладил мои волосы и тихо вздыхал.
«Моя мама тоже умерла от рака, — думала я. — Может быть, эта болезнь передается по наследству?»
Я испуганно приподняла голову и посмотрела в окно. Яркие вспышки от фейерверков походили на тревожные всполохи.
«Что угодно, только не рак!» — мелькнула мысль, и зеленая ракета пролетела прямо перед окном.
«Может быть, это знак?»
Мне стало не по себе, и, повернувшись к Дмитрию Павловичу, я предложила:
— Давайте заварю травяной чай!
— А почему бы и нет? — отозвался он. — У меня есть неплохой липовый чай. Посмотри в шкафчике.
«Многолетняя привычка сработала, — подумала я и вспомнила Олега. — Где-то он сейчас?»
— Теперь твоя очередь рассказывать, — сказал Дмитрий Павлович. — Меня интересует, как жила Софи.
— Она не осталась одна, — ответила я, грея руки о чашку. Не знаю почему, но мне стало зябко. — С ней была Прасковья.
— Помню, помню — няня девочек.
— После того, как корабль ушел, Прасковья и Софи отправились в Саратов. Увидев разграбленное имение, они двинулись в Москву, надеясь, что там проще затеряться и найти работу. Чтобы не было проблем, Прасковья уничтожила метрики Софи и в дальнейшем представляла девочку как свою дочь. На окраине Москвы ей удалось снять комнату и устроиться учительницей начальных классов.
