Проснулся я глубокой ночью. Электрического освещения в доме не было, а на улице было совершенно темно. Рядом спал мой напарник. Я перелез через него, чтобы выйти из дома во двор по нужде, но почему-то не мог найти дверь. Окно чуть-чуть мерцало в темноте. И я открыл створки и вышел, так как строение было таким, что грунт оказался на уровне окна. В темноте я совершил свои дела и, возвращаясь, споткнулся и упал. Подо мной оказался сноп камыша, и я улегся на него досыпать на свежем воздухе. Видимо, на рассвете я проснулся от «шмона», который мне устроил старший лейтенант, вполголоса приговаривавший: «Напился до бесчувствия, как свинья…» Он шарил по моим карманам, а я радовался, что есть такие заботливые люди среди нашего брата-офицера. Я снова уснул, но вскоре проснулся от утренней прохлады, на рассвете нашел дверь и вернулся на свое место.
Окончательно проснулся, когда взошло солнце. Павел спал в своей шинели цвета хаки из английского сукна и весь был в пуху. Он проснулся тоже и захохотал, так как я тоже был весь в пуху. В темноте мы разорвали наволочку пуховика, и пух теперь летал везде, как снег в сильную пургу. Мы встали и сняли шинели, чтобы отряхивать их от пуха. С моего плеча упал наплечный ремень полевой сумки, которой не оказалось. Более того, карманы моей гимнастерки были вывернуты, и не было ни партийного билета, ни удостоверения личности, как не оказалось и медали «За оборону Кавказа». Оба ордена Отечественной войны были на гимнастерке. Я бегу во двор и нахожу там партбилет, удостоверение личности и предписание у снопа камыша. Вхожу в комнату, где мы ужинали, — там никого нет, кроме спящего на лавке младшего лейтенанта, который был не из той компании. Мой маленький еще с 1937 года чемодан стоит раскрытым, в нем осталась небольшая папка с моими театральными программками. Нет ни писем, ни фотографий, которые собирал в войну, ни облигаций Государственного займа. А самое главное — нет полевой кожаной сумки с десятком немецких, мадьярских, румынских и австрийских орденов и медалей, которые я коллекционировал всю войну. Павел не находит своего огромного чемодана из фанеры, выкрашенного в голубую краску. У Павла в нем лежала булка давно забытого хлеба и пара грязного белья. (Чемодан был закрыт на висячий замочек, ключ от которого он потерял.) Вот так окончилась для нас попойка с совершенно случайными людьми. Смешно и грустно. Видимо, это были тыловые прощелыги, ожидавшие окончания войны во фронтовом тылу после ранения или без должностей, каких в ту пору было немало. Жаль было фотографии и иностранные трофейные ордена, а займы за годы войны все равно сдавали в фонд обороны или восстановления народного хозяйства. Советские кредитки я истратил еще в Москве на театральные билеты». [Конец цитаты.]
О дисциплине и разгильдяйстве
Эпизоды воспоминаний А.З. Лебединцева по этой теме мне близки и понятны. Дело в том, что русские (в широком смысле этого понятия, то есть включая татар, башкир и другие народы) ошибочно считаются христианами, мусульманами и т. д. На самом деле все они язычники и молятся своему самому почитаемому богу по имени Авось. А этот бог нас зачастую сильно подводит, и результаты оказываются трагическими.
Мне как-то приходилось разговаривать на эту тему со старым инспектором Госгортехнадзора — организации, которая в СССР следила за исполнением работниками всех предприятий правил техники безопасности. И этот инспектор рассказал историю о том, как после войны на шахтах Донбасса работали пленные немцы, шахтеры по своей мирной специальности. Им отводились шахты, на которых работали только они, а рядом были шахты, на которых работали только советские шахтеры. На последних был установлен жесткий контроль за исполнением рабочими правил техники безопасности, а на «немецкие» шахты никто не обращал внимания. Тем не менее, на наших шахтах регулярно происходили чрезвычайные происшествия и травмы шахтеров из-за нарушений элементарных правил техники безопасности, а на «немецких» шахтах — ни единого случая. Может быть, это анекдот или басня, но тогда это такая басня, в которую не трудно поверить.
Анализ травматизма на том заводе, на котором я раньше работал, показывает, что 9 из 10 травм, полученные рабочими, они нанесли себе сами, нагло нарушая правила ТБ, которые они, кстати, знали назубок. Порой исполнение этих правил и труда не составляло, а выжившие не могли объяснить причину, почему же они их нарушили. Проклятый бог Авось…
Первый случай разгильдяйства, который я выбрал из воспоминаний Александра Захаровича, на мой взгляд, не нуждается в комментариях, а о привычке А.З. Лебединцева жаловаться на отсутствие пехотинцев я уже писал.
Лебединцев: «Утро 10 марта 1942 года было солнечным. После завтрака разведчики принялись чистить оружие. Я тоже протер канал ствола пистолета и смазал его ружейной смазкой. Командир второй группы разведчиков лейтенант Маркелов ежедневно чистил свой пистолет пулей, то есть выстрелом, преимущественно вверх. Мы вышли на крылечко, он вынул пистолет и, вместо выстрела в небеса, вдруг прицелился по стоявшей в отдалении деревянной уборной, сделал по ней выстрел и… выронил пистолет из рук, так как из дверного проема упал вниз лицом наш политрук на все четыре взвода по фамилии Гора Иван Дмитриевич. Во рту у него была самокрутка под названием «козья ножка», а штаны, как положено, были спущенными. Маркелов сам доложил о происшедшем комиссару полка. Произведено было дознание, но мы все подтвердили неумышленность случившегося. Маркелов был переведен в другой полк, и ему задержали присвоение очередного звания…
В ноябре 1943 года мы держали активную оборону. Почти каждую ночь с нашей стороны действовала разведка. Вот что докладывалось мной в штаб дивизии в боевых донесениях. «В 11 часов 14 ноября до взвода пехоты противника при поддержке трех танков T-IV из Жуковцы атаковали в направлении Щербанивки. Два танка нами подбиты, нанесли урон пехоте. Противник оставил Жуковцы и отошел на Леоновку. Пленные 10-й танковой дивизии». А в 29 сп все было иначе.
Штаб 29-го стрелкового полка с ротой связи выдвигался в сторону Черняхова и в пургу напоролся на части этой 10-й дивизии. Пехоты в полку совсем не было, и противнику удалось пленить 93 человека. В том числе: начальника штаба полка майора Ростовцева, ПНШ-4 лейтенанта Рупенко, парторга лейтенанта Авраменко, начальника химической службы старшего лейтенанта Бондина, начальника финансового довольствия лейтенанта Попова, заведующего делопроизводством хозчасти Лазаренко, командира взвода пешей разведки младшего лейтенанта Жеребьятьева, командира роты связи старшего лейтенанта Галычина, командиров взводов связи лейтенанта Езуса, младших лейтенантов Ведехина, Крюкова и ветеринарного врача Сергеева.
Тогда об этом нас даже не информировали, и я узнал об этом случае только из архива, где обнаружил вышеприведенный список и общее количество плененных. Из всего списка на 93 человека после войны отозвались только двое: лейтенант Езус, выживший в плену, и телефонистка Ярцева Маша, бежавшая из плена. Всех плененных немцы отправили в Жашковский район ныне Черкасской области, где содержали на территории сахарного завода под охраной местных полицейских. Под Новый год администрация разрешила жителям принести пленным новогодние подарки. Местные девушки, сняв с себя по одной одежонке, переодели Машу в гражданскую одежду и вывели ее из лагеря.
