А поскольку Мехлис это не Жуков с Василевским и Кузнецовым, а человек — аналог Сталина, то и Мехлису его звание было безразлично. В 1944 году ему было присвоено звание генерал-полковника, и он в этом своем чине сравнялся со своим начальником — с начальником ГлавПУ РККА А.С. Щербаковым, но опять-таки Рубцов не нашел ни малейшей реакции Мехлиса на это изменение — и это ему было безразлично.
Ни отношение Сталина к нему, ни его работа не изменились — он по-прежнему был представителем Советской власти в войсках, и Сталин по-прежнему перемещал его с фронта на фронт, чтобы Мехлис выявил недостатки и дал реальную оценку полководцам, чтобы помог фронту в выполнении боевой задачи. Рубцов сообщает:
«26 июня постановлением ГКО он был назначен членом Военного совета Северо-Западного фронта. Но отбыть к новому месту службы не успел, поскольку 3 июля в связи с нараставшим наступлением немецко-фашистских войск состоялось новое решение ГКО — о приведении в полную боевую готовность 3, 5 и 6-й резервных армий. Лев Захарович получил назначение на должность члена Военного совета последней из них.
После этого весь его путь до самого конца войны пролегал по фронтам действующей армии. Недолго, до сентября 1942 года, оставаясь членом ВС 6-й армии, в дальнейшем он занимал аналогичную должность последовательно на девяти фронтах: Воронежском (сентябрь — начало октября 1942 года), Волховском (октябрь 1942-го — апрель 1943 года) и одновременно — Резервном (10–15 апреля), Брянском (июль-октябрь 1943 года), сформированном на его базе Прибалтийском (10–20 октября 1943 года), 2-м Прибалтийском, переименованном из Прибалтийского (октябрь — декабрь 1943 года), Западном (декабрь 1943-го — апрель 1944 года), 2-м Белорусском (апрель — июль 1944 года), 4-м Украинском (август 1944-го — 11 мая 1945 года). Единственное исключение составила непродолжительная служба членом ВС Степного военного округа (18 апреля — 6 июля 1943 года)».
После войны Л.З. Мехлис вернулся к своей прежней работе, но теперь уже, правда, не наркома, а министра государственного контроля. Снова начал борьбу (или продолжил ее) с бюрократами, расхитителями, любителями поживиться на казенный счет, чем, само собой, снискал к себе страх и ненависть многих членов государственного аппарата. Не могло не раздражать чиновников и другое. Рубцов пишет:
«Бывший министр морского флота СССР А.А. Афанасьев делился с автором: «Приглашенные на заседание к Сталину руководители дожидались в приемной. Держались обычно по-товарищески, как равный с равным. А такой человек, как А.Г. Вахрушев, министр угольной промышленности, непременно обойдет всех с рукопожатием и не одну шутку отпустит под смех окружающих. Но так вели себя не все. Л.З. Мехлис, например, не скрывал, что пользуется особым расположением Сталина. Он даже не ждал приглашения пройти в зал заседаний, а просто молча пересекал приемную и скрывался за дверью».
Дело не в особом расположении Сталина к Мехлису, а в другом. Все эти чиновники считали Сталина своим хозяином (так его и называя за глаза), а себя — его холуями. Это определяло и их поведение. А Мехлис считал Сталина своим товарищем по партии и единомышленником, и Сталин признавал, что это так. Отсюда и такие отношения…
В конце 1949 года Л.З. Мехлиса свалил инсульт, за ним последовал инфаркт. Врачи кремлевской больницы, конечно, подсуетились, что, судя по приведенной цитате в цитате, даже Рубцову показалось, по меньшей мере, не совсем нормальным:
«Как пишет Г.В. Костырченко, «начальник ЛСУК профессор П.И. Егоров, который пользовал Г.М. Димитрова, маршалов А.М. Василевского, С.М. Штеменко (последний — для точности — был не маршалом, а генералом армии. — Ю. Р), академика С.И. Вавилова и многих других, направил летом 1952 года бывшего министра госконтроля СССР Л.З. Мехлиса, страдавшего сердечной недостаточностью, на лечение в Крым, что было ему противопоказано».
В результате 13 февраля 1953 года, за три недели до убийства Сталина, умер один из немногих рыцарей Ордена Коммунистов Лев Захарович Мехлис.
Храбрые о храбрых
Я уже дважды писал, что о храбрецах уважительно отзываются только храбрецы. Вы можете мне сказать, а как же Хрущев, который так высоко отзывался о Мехлисе? Хрущев, само собой, выдающийся негодяй, но он был храбрым человеком.
Корреспондент журнала «Офицеры» брал интервью у известного советского диверсанта полковника И. Старинова, и тот, рассказывая, как минировал Харьков перед оставлением города немцам в 1941 году, между прочим, вспомнил и такую деталь: одним из первых должен был быть заминирован дом на улице Дзержинского, 17.
«Дом, известный всем харьковчанам, — в нем тогда жил Хрущев. Как лучший дом города после отступления советских войск он предназначался будущему начальнику гарнизона Харькова немецкому генералу Георгу фон Брауну.
Как считал Старинов, Хрущев был отчаянно смелым человеком. Тогда, в Харькове, наотрез отказался выезжать из заминированного здания, чтобы не вызвать подозрения противника. Так и спал на минах…».
Генерал-полковник Петров, дважды Герой Советского Союза, с 1944 года воевавший без обеих рук, незадолго до своей смерти в 2002 г., в целом не очень высоко отзываясь о политработниках, о Хрущеве рассказал корреспонденту следующее:
«А вообще на своем веку я повидал немало храбрых людей. Да и Никита Хрущев, должен я вам сказать, был человеком не робкого десятка. В первый и последний раз я видел Никиту Сергеевича на Курской дуге, в 43-м. Вокруг рвались снаряды, а Хрущев, как ни в чем не бывало, бравой походкой шагал по передовой. За ним с портфелем в руке тащился его адъютант. Хрущев подходил к бойцу, благодарил за службу и вручал ему орден. Причем, чтобы сделать это, Никита Сергеевич был вынужден нагибаться, поскольку не каждому награждаемому приходило на ум выпрыгнуть из окопа и принять награду, как подобает…».
Генерал-лейтенанту Хрущеву, члену Военного совета фронта, не было никакой необходимости самому идти на передовую, да еще и во время обстрела ее немцами. Мог послать любого полковника или вызвать награждаемых к себе. Но Курская битва была решающей, все зависело от стойкости солдат, и Хрущев счел нужным показать солдатам, что генералы тоже здесь — на передовой, что они не уклоняются от этого смертного боя. Так как же Хрущев мог не уважать Мехлиса, никогда не уклонявшегося от боя?
А вот вспоминает И.М. Голушко, во время войны занимавшийся ремонтом наших танков. В сентябре 1941 года в разгар боев за Ленинград они поехали за запчастями, и у них немецкий самолет сжег машину.
«Тронулись дальше пешком. Вскоре нас, как и других «одиночек», остановил капитан и предложил следовать в составе его подразделения.
— Идем к Красному Селу, — сказал он. — Там сейчас решается судьба Ленинграда.
Наши заявления о том, что имеем свое задание, были оставлены без внимания.
Примерно через два часа подошли к горящей деревне в полутора километрах от Красного Села. Где-то справа сквозь гул артиллерийской канонады слышалось «ура-а-а!». Попало под обстрел и наше подразделение. Совершили стремительный марш-бросок и остановились только на гребне крутого ската недалеко от Красного Села. Внизу темнело железнодорожное полотно, горели вагоны. Справа заметили большую группу офицеров. И тут по рядам пронеслось: «Ворошилов! Там Ворошилов».
