«Я связался по телефону с командиром полка, в котором должен был сам зачитать и разъяснить приказ.
— Какова у вас обстановка?
— Спокойно, стоим на прежних позициях… Противник ведет методический огонь.
По пути в полк настигаю хвост какой-то колонны. Приказываю Балыкову:
— Узнайте, что за подразделение.
Минуту спустя Михаил Михайлович назвал номер того самого полка, в который мы ехали. Я выскочил из машины. Бойцы неторопливо шли по обочине. У многих в руках круги подсолнечника.
— Куда путь держите?
— То начальство знает, товарищ бригадный комиссар.
— Где начальство?
— Впереди, наверное…
Однако впереди никого не было. Я подъехал к командиру головной роты.
— Кто ведет колонну?
— Тут из дивизии был кто-то. По его приказанию мы и снялись.
— Давно?
Лейтенант посмотрел на небо, потом достал из кармана гимнастерки часы-луковицу.
— Часа полтора, от силы — два.
А с командиром полка я говорил сорок минут назад. Вот тебе и «спокойно, на прежних позициях…».
Повернул колонну обратно. Снявшиеся с передовых позиций подразделения вновь заняли свои окопы. Полк отлично дрался, когда немцы стали десантироваться на левый берег. Но командовал им уже другой командир, который хорошо видел с наблюдательного пункта свои боевые порядки, а не фантазировал, сидя в блиндаже за пятнадцать километров от передовой».
А вот эпизод воспоминаний А.В. Горбатова, уже из 1943 года: «Как только противник начал отход, дивизия форсировала Зушу на всем фронте и повела преследование. Правда, форсировав реку, полковник Червоний излишне задержался в поспешно оставленных немцами комфортабельных землянках и отстал от своих полков — мне пришлось посадить его в свою машину и перевезти туда, где ему надлежало быть. Но с тех пор он больше не пользовался моей машиной и перемещался только на своей».
Однако следует сказать, что воспоминания Горбатова в данном контексте не типичны, поскольку, повторюсь, действует принцип «каков поп, таков и приход». Этот «поп» — Горбатов вводил свои законы, а по этим законам, в частности, он сам водил в бой полки и от подчиненных генералов этого требовал: «Большую роль сыграло вошедшее у нас в правило: личное наблюдение командиров дивизий за полем боя с приближенных к противнику НП; это и позволяло вводить резервы своевременно», — пишет в своих воспоминаниях «Годы и войны» А.В. Горбатов.
А немецкому генералу Г. Гудериану, кстати, в полезности для генерала лично водить полки в бой в 1933 году пришлось убеждать начальника Генштаба сухопутных войск Германии генерал-полковника Л. Бека.
«С Беком мне преимущественно и приходилось вести борьбу по вопросам формирования танковых дивизий и создания уставов для боевой подготовки бронетанковых войск.
Особенно был недоволен Бек уставными требованиями, что командиры всех степеней обязаны находиться впереди своих войск.
«Как же они будут руководить боем, — говорил он, — не имея ни стола с картами, ни телефона? Разве вы не читали Шлиффена?» То, что командир дивизии может выдвинуться вперед настолько, что будет находиться там, где его войска вступили в соприкосновение с противником, было свыше его понимания», — пишет Г. Гудериан в своих «Воспоминаниях солдата».
Да, у генералов, находившихся под командованием Горбатова или Гудериана, риск погибнуть в бою был гораздо выше, но зато у солдат, находившихся под их командованием, риск погибнуть от генеральских ошибок и недоработок был гораздо ниже.
Напомню, что я начал с рассуждений наших прославленных флотоводцев Кузнецова и Исакова о храбрости Мехлиса, а поскольку я обсудил некоторые детали обороны Севастополя, то думаю, что некоторые читатели ожидали, что я буду сравнивать адмиралов Кузнецова и Октябрьского с адмиралами П.С. Нахимовым и В.А. Корниловым, погибшими при обороне Севастополя в Крымскую войну 1854–1855 годов.
Надо бы, да уж больно несравнимо…
Дальнейшая служба
Но давайте закончим тему о Мехлисе. После разгрома немцами Крымфронта Мехлис был наказан — его сняли с должности начальника Главного политического управления РККА и снизили звание с армейского первого ранга до корпусного комиссара, т. е. на две ступени. Однако я думаю, что Мехлис сам попросил у Сталина наказать себя. Понимаю, что определенным людям это трудно понять. Для очень многих наказание — это только несчастье, а их звание — это то, с чем они себя идентифицируют, без чего они не считают себя личностью.
Если кто-то еще помнит, то раньше в местах заключения был очень популярным плакат: «На свободу — с чистой совестью!» Над этим лозунгом многие изгалялись как могли, но, полагаю, что для ряда отбывающих наказание заключенных этот лозунг был тем, что им требовалось. Видите ли, случается и так, что преступления совершают и люди с совестью, скажем, преступления по неосторожности, или в состоянии аффекта, или просто по халатности или недомыслию. И тогда, вне зависимости от их личной степени вины и от того, как они ее лично оценивают, таких людей будет мучить совесть. И для ее успокоения есть единственный выход — принять наказание, после отбытия которого ты как бы заглаживаешь свою вину и совесть тебя беспокоит уже не так сильно.
Мехлис представлял Ставку на Крымском фронте, и этот фронт был разгромлен, посему Мехлис не мог не винить себя. Это людям типа наших флотоводцев достаточно найти или придумать виноватого или обвинить в поражении обстоятельства, чтобы чувствовать себя спокойным и счастливым. Ни в одних воспоминаниях лиц, причастных к разгрому Крымфронта и падению Севастополя, я не встретил и тени мук совести, не встретил и попыток хоть как-то оценить свою вину: никто не виноват — только Сталин и Мехлис.
И только Мехлис в своем итоговом докладе Сталину написал то, что должны были бы написать все генералы, командовавшие Крымским фронтом: «Не бойцы виноваты, а руководство…», — а еще раньше, 14 мая, он в свою телеграмму Сталину вписал слова: «Мы опозорили страну и должны быть прокляты».
Поэтому последовавшее наказание, с точки зрения очистки совести, для такого человека, как Мехлис, вряд ли было достаточным, но это было, по крайней мере, хоть что-то. Даже приобщившийся к демократическим ценностям Рубцов не нашел в документах о Мехлисе ни строчки по поводу переживаний Мехлиса в связи с разжалованием или недовольства фактом этого. Поэтому я и думаю, что наказание было тем, что Мехлис и хотел иметь.
Что касается воинского звания, то Мехлис в нем не нуждался, поскольку и без звания был личностью. Сами посудите, ну что добавило Сталину звание генералиссимуса или звание Героя Советского Союза? Он, по сути, не принял ни одно из этих званий, а Звезду Героя отказался получать. Эти звания, присвоенные Сталину по представлению маршалов, самим маршалам и были нужны. Ведь если Сталин маршал и они маршалы, то тогда они маршалы не совсем настоящие, так как подчиняются такому же, как и они, маршалу. Для утверждения себя в маршальском статусе им требовалось, чтобы Сталин имел еще более высокий чин. Отсюда же настоятельная потребность сделать Сталина Героем: если Сталин не Герой, то тогда их Геройство становится каким-то двусмысленным, получается, что они свои Звезды то ли купили, то ли выпросили.
