Что значит это мерецковское «очень грубый»? Грубее остальных полководцев Красной Армии?
Вот, скажем, начальник Генштаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер в своем дневнике за 1941–1942 годы ни разу не вспомнил о советском полководце Жукове, — это в понимании немцев был такой полководец, фамилию которого не было смысла запоминать. А вот о генерале Белове и его кавалерийском корпусе Гальдер вспоминает аж семь раз: здорово 1-й Гвардейский кавкорпус попортил немцам крови. И вот как описывает в своих воспоминаниях полковник А.К. Кононенко визит заместителя командующего Западным фронтом Жукова, генерала Г.Ф. Захарова в штаб 1-го Гвардейского кавкорпуса:
«Злоба туманила его и так не весьма ясный рассудок. Захаров говорил, то повышая тон, то снижая его до шепота с каким-то змеиным присвистом, злоба кипела и клокотала в нем…
«Меня прислали сюда, — сказал Захаров, — чтобы я заставил выполнить задачу любыми средствами, и я заставлю вас ее выполнить, хотя бы мне пришлось для этого перестрелять половину вашего корпуса. Речь может идти лишь о том, как выполнить задачу, а не о том, что необходимо для ее выполнения»…
Он по очереди вызывал к телефону командиров полков и дивизий, атаковавших шоссе, и, оскорбляя их самыми отборными ругательствами, кричал: «Не прорвешься сегодня через шоссе — расстреляю!»
Он приказал судить и немедленно расстрелять пять командиров, бойцы которых не смогли прорваться через шоссе… Этот человек, который по ошибке стал военачальником, природой предназначался на роль палача или пациента нервно-психиатрической клиники…».
19 сентября 1941 года член Военного совета 13-й армии Ганенко написал Сталину письмо с жалобой на командующего Брянским фронтом прославленного полководца Еременко:
«…Еременко, не спросив ни о чем, начал упрекать Военный совет в трусости и предательстве Родины.
На мои замечания, что бросать такие тяжелые обвинения не следует, Еременко бросился на меня с кулаками и несколько раз ударил по лицу, угрожая расстрелом. Я заявил — расстрелять он может, но унижать достоинство коммуниста и депутата Верховного Совета не имеет права. Тогда Еременко вынул «маузер», но вмешательство Ефремова помешало ему произвести выстрел. После этого он стал угрожать расстрелом Ефремову. На протяжении всей этой безобразной сцены Еременко истерически выкрикивал ругательства. Несколько остыв, Еременко стал хвастать, что он, якобы с одобрения Сталина, избил несколько командиров корпусов, а одному разбил голову…».
А вот письмо представителя Ставки маршала артиллерии Воронова Сталину, который во время войны имел кодовые псевдонимы, в данном случае — Иванов.
«Москва. Тов. Иванову.
Вынужден Вам доложить следующее. За два года войны единственный командующий фронтом — это генерал армии т. Конев никогда не бывает доволен работой своих командующих артиллерией фронта, всегда с ними груб и нетактичен, всегда их третирует в присутствии подчиненных, всегда стремится использовать «на побегушках», не хочет видеть в командующем артиллерии фронта своего заместителя и ближайшего помощника, до сих пор не хочет понять, что командующий артиллерией фронта — крупная величина во фронте и от его работы зависит очень многое. Обычно тов. Конев не хочет заслушать своего артиллериста, сам все решает, сам всех дергает и делает вид, что он все знает.
За эти же два года, как правило, командующие артиллерией фронта, работающие в подчинении тов. Конева, просили у меня перевода на любую должность, лишь бы избавиться от совместной службы с тов. Коневым. Так было с генерал-майором артиллерии т. Матвеевым, генерал-лейтенантом артиллерии т. Ничковым, генерал-полковником артиллерии тов. Камера, и вот вчера получил ходатайство от командующего артиллерией Степного фронта генерал-лейтенанта артиллерии тов. Фомина. До работы с тов. Коневым тов. Фомин считался знающим и умеющим воевать командиром, очень опытным, твердым, волевым и умеющим организовать бой командиром. Вот, что он пишет мне в своем письме: «Бранит меня, еще более мой аппарат и артиллеристов вообще. Вынужден доложить, что в такой атмосфере я работать не могу и по-честному докладываю, что зря занимаю здесь место. Такого я еще не видал. Не успел я дописать письмо, как случилось из ряда вон выходящее: план артнаступления на один из дней августа в 53 армии, где я был сам, найден т. Коневым… преступным. Генерал Лебедев (командующий артиллерией 53 армии) был выгнан, я при всех был матерно выруган, назван обманщиком и еще бог знает кем, и сейчас жду приезда прокурора, который и меня, и Лебедева должен «упечь» под суд. Слушать меня Конев не захотел, заявил, что не верит мне. Сцена была унизительная и оскорбительная до самых человеческих, командирских и артиллерийских глубин (ведь план был, конечно, грамотен). Все это произошло потому, что пехота замедлила с выполнением задачи дня. Через 2 часа после происшедшего оказалось, что пехота задачу выполнила, благополучно заняв указанные ей пункты и села. Подобного издевательства и хамства я еще не видел вообще. Сейчас я совершенно выбит и просто не знаю, что же мне делать. Ясно только одно, что здесь я не могу оставаться. Исключительно тяжело сознавать, что все это произошло в период успешного прохождения Харьковской операции. Прошу просьбу удовлетворить, если до получения Вашего решения я не буду съеден этим взбалмошным, совершенно распоясавшимся человеком.
Тов. Иванов. Я Вас прошу дать указания тов. Коневу о немедленной перестройке вообще своих отношений с подчиненными и генералами и особенно с генералами-артиллеристами. Ведь должен же тов. Конев, в конце концов, понять, что Харьковскую операцию он успешно решил не штыком и винтовкой, а артиллерией, минометами, танками и авиацией, что собранные под руководством Конева артиллерийские генералы не меньше т. Конева преданы Родине и жаждут победы и что артиллерия работала в Степном фронте и работает хорошо не только благодаря крупным артиллерийским познаниям самого тов. Конева. Пора же положить конец незаслуженным издевательствам над генералами со стороны т. Конева. Очень прошу для подтверждения моего вам доклада хотя бы по телефону опросить тов. Камера о его совместной работе с т. Коневым, он вам должен сказать всю правду. Дальше терпеть нельзя, так как такие взаимоотношения тов. Конева с подчиненными прямо вред делу.
Прошу Вашего разрешения отозвать тов. Фомина, но я затрудняюсь в данное время доложить Вам новую кандидатуру, который бы мог работать с тов. Коневым.
Воронов».
3.9.43 г.».
Так что — Мехлис был таким же грубым, как и эти коллеги Мерецкова, к которым у Мерецкова нет претензий? Да нет, что-то не похоже, поскольку на самом деле Мехлис учил подчиненных ему политработников, что командир «должен быть справедливым отцом бойца. Не допускать незаконных репрессий, рукоприкладства, самосудов и сплошного мата». «Подчинять людей, не унижая их», — требовал он.
Но в оценке Мехлиса Мерецковым главное не это, главное то, что Мерецков в своих мемуарах «забыл» вспомнить, что когда Тихвинская наступательная операция закончилась и Сталин решил забрать с Волховского фронта представителя Ставки Мехлиса (чтобы направить его на Крымский фронт), то Мерецков 5 января 1942 года обратился к Сталину с просьбой оставить Мехлиса на Волховском фронте, и Сталин уважил просьбу и продлил Мехлису командировку до 13 января. Это единственный известный мне случай, когда командующий фронтом хотел, чтобы представитель Ставки был у него на фронте! И если говорить в принципе — «по-крупному», то тут есть одно объяснение: Мехлис за всю войну был единственным настоящим представителем Ставки Верховного Главнокомандования, а все остальные «представители» были всего лишь генерал-адъютантами Сталина, а чтобы дотянуться до «представителя Ставки», им не хватало ни культуры, ни храбрости, ни смелости, ни честности, ни любви к своей Родине.
