Глубоко вздохнула. Побежала в скверик к грустному Гоголю.
Сталкиваясь с прохожими, извиняясь, начиная задыхаться, я пыталась объяснить самой себе свой выбор.
Неужели дело в том, что с Громовым я познакомилась только вчера, а Льва Львовича знаю давно и привыкла ему доверять? Ну да, и в этом тоже. Я слишком многим обязана этому человеку, невозможно его обидеть – взять и не прийти на первую встречу. Но не только это, не только.
Я боюсь Громова, вдруг поняла я, на бегу оглянувшись и посмотрев в жерло тоннеля, откуда сплошным потоком выползали автомобили. Он тянет меня в тьму, а Лев Львович хочет, чтобы я до самого конца – сколько уж получится – оставалась на свету. Не закрывала глаза, не затыкала уши, не ёжилась. И тогда, может быть, на самом излете жизни, я пойму и почувствую, что она такое.
Решение было правильное. С каждым шагом, с каждым метром я всё больше уверялась в этом. В руке у меня был телефон, я хотела еще раз попробовать связаться с Громовым – и не стала.
Не желаю смиряться с неизбежностью. Это всё равно как если бы в раннем детстве, когда впервые узнаёшь, что однажды придется умереть, начать немедленно к этому готовиться и каждую минуту говорить себе: «Этого делать не надо, потому что я умру; любить никого не надо, потому что или я умру, или он умрет; всё не имеет смысла, потому что впереди смерть».
Я даже засмеялась, будто сбросив с себя тот самый груз, о котором твердил вчера Громов. Или какой-то другой груз, не знаю.
Как прекрасно, что на свете есть Лев Львович. В самый драматичный момент жизни рядом со мной оказался человек, который не дал мне пропасть.
Не дожидаясь, пока зажжется зеленый, прямо перед носом у машин, я перебежала на угол Никитского бульвара и через минуту была уже перед оградой.
Возле памятника было несколько человек. Я смотрела не на лица – на руки. Но желтого портфеля ни у кого не было.
Взглянула на часы. Девять минут одиннадцатого. Не так уж сильно я опоздала. Пришла раньше Льва Львовича. Надо подождать. Заодно и отдышусь.
Зазвонил телефон. Посмотрела – Громов.
Брать, не брать?
Возьму. Прятаться от жизни я больше не буду.
– Извините, Олег Вячеславович, – сказала я. – Хотела вас предупредить, но не могла соединиться.
– Да, я вижу, что вы звонили четыре раза. Что-то случилось?
– Я не приду. – Как твердо, как уверенно я говорила! – Я не хочу умирать прежде смерти. Вот и всё.
Он помолчал и спросил тихо:
– И вы уверены, что у вас хватит на это сил? Вчера мне так не показалось.
– У одной, может, и не хватило бы. Но, слава богу, я не одна.
Опять Громов ответил не сразу.
– У вас кто-то есть? Значит, вчера вы были со мной неискренни. Я не работаю с неискренними людьми. Больше не звоните и не приходите.
– Не приду. Прощайте. Вы… страшный человек.
– Счастливо умереть.
Вот какими словами попрощался со мной Громов.
Корабли были сожжены, альтернативы не осталось. Возбуждение, с которым я бежала вдоль Арбатской площади, кончилось. Где же Лев Львович? Уже двадцать минут одиннадцатого!
В животе начинало подергивать – пока лениво, но я знала, что скоро покалывание перейдет в резь. Вчера вечером я не приняла сулажин, переволновалась и забыла. Зато голова работает ясно. И зрение на периферии не заволакивается туманом.
Когда станет невмоготу, приму таблетку, а пока лучше потерпеть. Хочу во время разговора быть собранной, полностью адекватной.
Однако почему так долго? Вдруг с ним что-то случилось? Он бы позвонил. Лев Львович – человек пунктуальный!
«Откуда ты знаешь, пунктуальный он или нет? – спросила я себя. – Он же никогда сам тебе не звонит, всегда звонишь ты».
И здесь наконец грянуло «Прощание славянки». Даже не взглянув, кто это, я крикнула:
– Лев Львович, где же вы?
– Опять она со своим Львом Львовичем, – проворчал в трубке знакомый голос. – Я тебя предупреждала, Антонина, не перебирай с таблетками – крыша поедет.
Мой врач Софья Васильевна, подруга покойной мамы.
– Сходила к психотерапевту?
– К какому терапевту? – спросила я, потирая висок.
– На Малую Дмитровку. Вчера. Ты же обещала! Господи, Антонина, ты вообще ничего не помнишь? Опять начала про своего Льва Львовича. Нет никакого Льва Львовича. У тебя бред. Мы же это выяснили, забыла? Ты согласилась, пообещала быть умницей. Ей-богу, я сниму тебя с сулажина! Есть другие болеутоляющие. Не такие действенные, зато меньше побочных эффектов.
– А Громов? – осторожно спросила я.
– Что Громов?
– Громов есть? Он был на самом деле?
– Ты про психотерапевта? Да, правильно, его зовут Громов Олег Вячеславович, у меня записано. Это ты мне расскажи, была ты у него или нет?
– Я не знаю. Я ничего не знаю. Совсем ничего. Ничего и ни о чем, – сказала я и поскорей сунула в рот таблетку.
☛ ВЕРДИКТ
Цепочка решений, которые Вы принимали в пунктах разветвления сюжета, определилась формулой Вашего подсознания и складом Вашей личности. В результате получился жанр и финал, который позволяет предположить о Вас следующее.
Вы склонны к рефлексии, стараетесь уклоняться от потенциально опасных и конфликтных ситуаций.
Склад характера довольно холодный, эмоции в Вас не бурлят. Тип мышления – умозрительный. Хорошо развиты фантазия и восприимчивость к искусству.
Теория дается Вам легче, чем практическая сторона жизни.
Вы смотрите на жизнь довольно мрачно, вечно ожидаете от нее неприятных сюрпризов и внутренне к ним готовы.
Когда случается что-то плохое, Вы не раскисаете, а, наоборот, мобилизуетесь. На Вас можно положиться в трудную минуту, но в веселой компании Вы иногда чувствуете себе не в своей тарелке.
А еще Вы верите в загробную жизнь.
Если психологический портрет на Вас не похож, вспомните, в каком пункте Вы колебались, вернитесь туда и пройдите по другой ветке.
Часть четвертая
ветвь седьмая
Но это было сильнее меня, я обернулась.
В ту же секунда дверца открылась. Оставив ее нараспашку, Олег кинулся ко мне, а я… я сама шагнула ему навстречу. И прижалась к его груди, и зарыдала от чувства вины, от сознания своей скверности, от невыразимого облегчения – от всего сразу.
