Мечтательное выражение громовского лица – вот что подействовало на меня сильнее всего. Если человек, уже побывавший на той стороне, мечтает вернуться, зачем бояться? Впервые со дня, когда мне сообщили диагноз, я задышала свободно. Будто разжались когти, стискивавшие мое сердце.
Громов сразу уловил произошедшую во мне перемену.
– Вы удивительная женщина. Никогда еще не встречал такой восприимчивости и спонтанности. Мне кажется, будет довольно еще одного индивидуального занятия, и вы перестанете цепляться за жизнь. Вы будете ждать смерти спокойно и даже радостно. Как заключенный выхода из тюрьмы. Однако нужно закрепить успех. У меня очень плотное расписание индивидуальных занятий, но я постараюсь освободить окошко. Позвоню и вызову вас, хорошо?
– Хорошо.
Мне действительно было хорошо. Страх не вернулся, даже когда Олег Вячеславович опустил глаза и стал смотреть в свой ежедневник.
Первое, что я сделала, вернувшись домой, – позвонила Льву Львовичу, чтобы поблагодарить за Громова.
Я постаралась ничего не упустить. Увлеченная собственным рассказом, я не обратила внимания на то, что Лев Львович всё время молчит. Он всегда был идеальным слушателем, но время от времени задавал уточняющие вопросы – а тут как воды в рот набрал.
– Алло, вы здесь? – в конце концов забеспокоилась я. Вдруг связь прервалась, и я разглагольствую в пустоту?
– Это всё? – спросил Лев Львович. – Ты… ты всё мне рассказала?
– Да. Теперь я просто жду его звонка.
– Господи, кажется, я совершил ошибку! – воскликнул Лев Львович. – Думал, что направляю тебя к психотерапевту, который поможет избавиться от навязчивых мыслей! Он учит тебя совсем не тому! Не ходи к нему больше, слышишь? Это бесовщина! – Никогда еще не бывало, чтобы он так волновался. Даже голос у него прерывался. – Нужно не укладываться в гроб раньше положенного срока, нужно сполна использовать оставшееся время! Эти три месяца должны стать самым осмысленным, самым драгоценным периодом в твоей жизни! Ты должна прожить их так, как жил настоящий самурай. Каждое утро, просыпаясь, он должен был говорить себе: «Сегодня я умру», и эта мысль побуждала его относиться к каждому мгновению как к драгоценности, не размениваться на пустяки!
От такого натиска, совсем не свойственного Льву Львовичу, я даже растерялась.
– Но я не самурай. Я женщина.
– Антонина, на свете нет ни женщин, ни мужчин! Есть люди-рабы и люди-самураи. Каждый сам выбирает, к какому сословию принадлежит. Раб копошится во мраке, уткнувшись носом в землю – всё выискивает съедобные корешки. Самурай смотрит в небо и смакует каждую секунду своего существования, зная, что она может оказаться последней. Слух и зрение самурая напряжены до предела. Человеческое существо рождается, не умея смотреть и слышать. И далеко не все потом обучаются двум этим искусствам. Большинство людей смотрят – и не видят, слушают – и не слышат. Я хотел, чтобы ты хотя бы на исходе жизни обрела настоящее зрение и настоящий слух. Мне говорили, что Громов учит именно этому. А он, оказывается, смертепоклонник! Он клевещет на жизнь, оскорбляет ее! Вторая ваша встреча будет последней, сказал он? Я боюсь, как бы он не подтолкнул тебя к самоубийству! Есть маньяки, кто упивается своей властью над жизнью и смертью других людей.
– Олег Вячеславович не похож на маньяка. И я не могу вообразить, чтобы он чем-то упивался, – возразила я, кажется, впервые за всю историю наших отношений в чем-то не согласившись со Львом Львовичем.
И тут он меня поразил.
– Ну вот что, Антонина, – сказал Лев Львович после паузы. – Думаю, нам нужно встретиться. Как-то нечестно получается. Ему ты смотришь в глаза, мне – нет. Давай утром. В десять, около памятника Гоголя – который спрятан в маленьком скверике, сидящего. Там не бывает людно.
Он даже не спросил, смогу я или нет. И, в общем, понятно, почему не спросил. Какие у меня сейчас дела? Только готовиться на тот свет.
Я жутко заволновалась. Одно дело – разговаривать по душам с голосом из трубки и совсем другое – увидеть перед собой живого человека. А вдруг он… Даже не знаю, что «вдруг». Что угодно.
– Как мы узнаем друг друга? – пролепетала я.
– Хороший вопрос. – Лев Львович хмыкнул. – Знаю про тебя всё кроме того, как ты выглядишь. Всегда воображал себе этакую Мерилин Монро накануне суицида.
– Я примерно такая и есть.
– Ну, тогда я тебя сразу узнаю. А я… У меня в руке будет желтый кожаный портфель.
Удивительно, но я никогда и не пыталась себе представить, как выглядит Лев Львович. А может быть, ничего удивительного. Не пытаются же себе представить верующие, какой рот, нос и цвет волос у Бога Саваофа.
Со Львом Львовичем у нас вышло так. Несколько лет назад у меня был тяжелый нервный срыв. Неважно, из-за чего. Не хочу вспоминать. К врачам я не обращалась, потому что они начали бы допытываться, в чем причина моей депрессии, а говорить об этом мне было невмоготу. Нормальная такая депрессия: я утратила всякий интерес ко всему на свете, закрылась в себе. Просто расхотелось жить. В теперешнем положении это кажется невероятным: моей жизни ничто не угрожало, а я ее ни в грош не ставила!
Муж потерпел мою хандру несколько месяцев и не вынес – отвалил. Одна за другой исчезли подруги (особенно близких у меня и не было). Меня всё это не встряхнуло. Я всерьез подумывала о том, чтоб наглотаться таблеток, и если не делала этого, то исключительно от апатии и безразличия. Потом один знакомый рассказал, что есть такой специалист – вроде психоаналитика, но не копается в прошлом и к тому же лечит по телефону, анонимно. Это и был Лев Львович. Начались наши телефонные разговоры – сезон первый. Лев Львович меня тогда спас. Избавил от ненависти к себе, я опять обрела вкус к жизни.
Сиквел начался две недели назад. Я вновь позвонила Льву Львовичу, когда жизнь, к которой благодаря ему я вернулась, у меня стали отбирать. Мы разговаривали по несколько раз в день. Без Льва Львовича я, наверное, рехнулась бы от страха.
И вот мы встретимся. Завтра утром.
Я приняла сулажин и, вопреки обыкновению, спала со сновидениями. Мне снился Лев Львович.
Кто-то в длинном белом плаще, с седыми волосами до плеч, стоял возле блестящего черного постамента – это был памятник, но верхняя его часть была не видна, потому что желтый портфель в руке Льва Львовича источал ослепительное золотое сияние, погружавшее все вокруг в густую тень. Я не могла оторвать взгляда от этого источника света. Шла я торопливо, потому что опаздывала, но при этом почему-то не приближалась. Посмотрела под ноги – асфальт ехал мне навстречу, словно дорожка эскалатора, когда двигаешься по нему в противоход. Я побежала – тротуар поехал быстрее. Крикнуть я не могла, не хватало дыхания. Лев Львович, по-прежнему не оборачиваясь, взглянул на часы и стал медленно удаляться. Сияние следовало за ним, а за его спиной смыкалась мгла, и я всё безнадежней тонула в ней. Где-то на бульваре духовой оркестр заиграл «Прощание славянки» – всё громче, громче.
