– Почему ты говоришь, что она тебя ненавидит? – глухо выдохнула Еся. На большее у неё не было сил.
– Потому что есть за что. Я виноват. Сильно. Перед ней. И я сам её ненавижу. Насколько сильно люблю, настолько и ненавижу.
Он снова повернулся к ней, и столько боли было в его глазах, что Еся вздрогнула. Перед ней был не её Глеб. Незнакомый, вернувшийся в свои переживания, мужчина. Он был не с ней, но отчаянно цеплялся за ту ниточку, которая связывала их. Когда-то. Будто не ниточка это была, а спасательный круг.
– Я тебя искал эти два дня. Потому времени на то, чтобы сделать что-то с Сергеем, у меня не было. Мне теперь одна дорога, и назад пути уже нет.
Его голос, ровный, спокойный, размеренный полоснул по нервам Еси. Чёртово успокоительное перестало действовать. Её снова стало ощутимо потряхивать. А ещё она почувствовала жуткую усталость.
– Мне было пятнадцать, когда я убил отчима. Очнулся только когда руки, сжимающие верёвку, онемели настолько, что я перестал их чувствовать. Ещё тогда моя жизнь закончилась, это я сейчас отчётливо понимаю. Он бил мать, а она… возненавидела меня. За то, что я сделал. Не его, понимаешь? Меня. Если бы отец слушал меня тогда, когда я пытался ему рассказать, всё было бы иначе. Тогда он меня отмазал. Состояние аффекта.
Он «рубанул» воздух ладонью, снова отвернулся. Его плечи подрагивали, и Еся огромным усилием воли осталась на месте, не подошла, не обняла. Она была выпотрошена. Опустошена, растоптана, уничтожена. Два дня назад – слишком недавно, чтобы хотя бы захотеть пытаться собрать себя по кускам. То, что говорил Глеб, не укладывалось у неё в голове. Она даже не успевала соображать, что чувствует, понимает ли его правильно. И что он хочет всем этим ей сказать.
– Ты убил отчима потому, что он бил твою маму? – хрипло шепнула она, не представляя, что спрашивает это всерьёз. Её Глеб… убил кого-то? Это не может быть правдой. Он какой угодно – безумный, сводящий с ума, живущий по одному ему понятным правилам, но не убийца.
– Да. Всё было слишком… Я не знаю, как пояснить. Я не мог больше этого видеть, но не мог ничего сделать. Ненавидел эту мразь и самого себя за бездействие. И ментов, которые разводили руками и списывали всё на семейные ссоры. Какие, б*я, семейные ссоры, когда я ей полночи кровь из сломанного носа останавливал, а она отказывалась в «травму» ехать?
Он втянул в лёгкие воздух сквозь сжатые зубы, и Еся вздрогнула от этого звука. Так делают вдох агонизирующие в вакууме люди, которым не хватает кислорода.
– Глеб…
– Что?
– Я не знаю, что на всё это сказать, правда.
– А ты и не должна ничего говорить. У нас тут отповедь Глеба Кузнецова, если ты ещё не поняла.
Он улыбнулся ей. Ласково, нежно, как улыбаются любящие люди, которые… Он что, с ней прощался?
– Глеб… мне так жаль…
Голос не повиновался ей. То ли приглушённое рыдание, то ли шёпот, Есе было не разобрать собственных слов. Нет, он вправду с нею прощался?
– А мне не жаль. Повторись всё – я бы сделал то же самое.
На его лице появилось жёсткое выражение, и Есения ощутила мороз, волной прошедший по позвоночнику. Всё было слишком… С ним всегда всё было слишком. Сейчас она сначала не поверила в то, что он говорил ей, но увидев выражение его лица, поняла, что он не лжёт. Он действительно убил своего отчима за то, что тот избивал Арину Васильевну. А та, очевидно, возненавидела собственного сына.
Только сейчас Еся поняла, насколько одиноким он был. Её Глеб. Всё это время. С пятнадцати лет. Проклятый любимой женщиной, из-за которой он совершил страшный поступок, способный уничтожить душу даже не мужчины – мальчика. Что он увидел в Есе, когда они познакомились? Новый шанс стать счастливым. Любимым. И у него всё это было. Она у него была. Любила так, что на стенку лезть была готова, когда он не рядом. Так почему он сейчас прощается с ней?
– Глеб, мне очень жаль! – Собственный голос кажется истеричным выкриком. Она делает шаг к нему. Перекрывает расстояние, которое их разделяет, обнимает крепко, вжимаясь в него. Такого родного, близкого. Такого безумного и одновременно надёжного. И тут же охает от приглушённой боли, когда Глеб с силой сжимает её руками, пытаясь отодвинуть от себя.
– Еся, нет! Слышишь, нет. Всё. Это всё. Конец. Ты не должна со мной быть. Это конец.
Слова бьют наотмашь. Лучше бы он её ударил. А она бы ползала у его ног, умоляя о том, чтобы он принял её обратно. Лучше бы так, чем понимание, что Глеб всё решил. За двоих. Как он всегда умел это делать. Только сейчас действительно конец.
Конец…
– Тебе со мной нельзя. Я проклят, помнишь? – Он почти отталкивает её от себя, а в глазах – боль. Океан боли, разливающийся по тёмной – почти чёрной – радужке. И вместе с тем, столько нежности. Щемящей, от которой по телу проходит дрожь. Еся мотает головой, отчаянно, зная, что не за что больше хвататься. Он просто не оставил ей шансов.
– Глеб, я люблю тебя…
Тихо, едва слышно, безнадёжно. Четыре слова, которые не могут ничего исправить. Что же ты делаешь, Глеб? Что же ты делал с нами всё это время? Что мне теперь со всем этим делать? Когда я осталась одна, без тебя… Что мне, чёрт бы тебя побрал, теперь делать?!
Но она молчит. Слишком хорошо знает, что это конец.
– Я убью Сергея. За то, что он с тобой сотворил.
Кузнецов произносит эти слова совершенно спокойно, равнодушно. Просто констатирует факт, для него – свершившийся. А Еся задыхается от ужаса. Агония столь болезненна, что убивает навылет. Как пуля, выпущенная из ствола рукой. Его рукой.
– Откуда ты узнал, что я тогда была с ним?
– Он позвонил мне. Спросил, когда я собираюсь подъехать. Мы планировали встретиться. Заодно сообщил мне, что ты тоже будешь у него. Сообщил мне. Мне, понимаешь?
– Понимаю. Знал, что ты приедешь.
– Да.
– Глеб, я тебя никуда не отпущу. Ни сейчас, ни вообще. Ты только мой. Я не разрешаю тебе отсюда уезжать.
Почему у неё так дрожит голос? Ведь должно же подействовать это чёртово успокоительное.
– Мне нужно ехать. Уходить от тебя. Давно было пора, пока я тебя не поломал.
«Ты уже меня поломал. На части. Из которых я никогда не смогу склеить себя заново. Если рядом не будет тебя. Только сказать тебе это – пустое. Ты всё равно не услышишь. Не сейчас. Не тогда, когда ты помешан на другом. Я только могу кивнуть, как сейчас, пообещать тебе этим, что я не пойду за тобой. Соврать. Ты разве не понимаешь, что в этом я всегда буду тебе врать? Ведь отправлюсь за тобой всюду, даже если ты будешь прогонять меня, как сейчас».
– Ты меня поломаешь, если уйдёшь.
– Нет. Если останусь.
– Глеб, прошу, не делай этого с нами. Всё. Уже дальше некуда, слышишь?
– Дальше и не будет, Еся. У меня теперь только один путь. Один.
