По счастливой случайности, именно в этом лоскуте находился кожаный карман, предназначенный для депеш. Король расстегнул пуговицу и вынул нетронутый конверт с ответом императора на его письмо.
Король вернул Юпитеру обрывок куртки, и тот, жалобно скуля, вновь улегся на него. Потом король удалился в свою комнату, заперся там, распечатал императорское послание и прочел:
«Моему возлюбленному брату и любезному кузену, дяде, тестю, свойственнику и союзнику.
Я не писал того письма, которое Вы прислали мне с Вашим гонцом Феррари; оно подделано от начала и до конца.
Письмо, которое я имел честь направить Вашему Величеству, было написано мною собственноручно, и, вместо того чтобы побуждать Ваше Величество открыть военные действия, я советовал ничего не предпринимать раньше апреля, то есть до того времени, когда, по моим расчетам, прибудут наши славные, верные союзники — русские.
Если виновниками случившегося являются люди, которых может покарать Ваше правосудие, то не скрою: мне хотелось бы, чтобы они понесли должное наказание.
Имею честь пребывать Вашего Величества возлюбленным братом, любезным кузеном, почтительным племянником, зятем, свойственником и союзником.
Франц».
Итак, преступление, совершенное королевой и министром, оказалось бесполезным.
Впрочем, не совсем: ведь оно побудило Фердинанда покинуть Неаполь и обосноваться на Сицилии.
LXXV. БЕГСТВО
Начиная с этого момента, как мы уже сказали, было принято окончательное решение бежать. Отъезд назначили на тот же вечер, 21 декабря.
Король, королева, все королевское семейство, за исключением наследного принца, его супруги и дочери, а также сэр Уильям, Эмма Лайонна, Актон и самые близкие из числа придворных решили отправиться на Сицилию на борту «Авангарда».
Как помнит читатель, Фердинанд обещал Караччоло, что если он покинет Неаполь, то не иначе как на его корабле; но от страха, снова подпав под власть жены, он забыл о своем обещании. Тому было две причины.
Первая — его собственное чувство: ему было стыдно перед адмиралом уезжать из Неаполя, после того как он обещал не делать этого.
Вторая причина — соображения королевы. Она думала, что Караччоло, разделяя патриотические чувства всей неаполитанской знати, может, вместо того чтобы доставить короля на Сицилию, выдать его якобинцам, а те, завладев таким заложником, заставят Фердинанда создать правительство, соответствующее их понятиям, а может быть, и того хуже — предадут короля суду, как англичане — Карла I, a французы — Людовика XVI.
Было решено, что адмиралу в виде возмещения за такую обиду будет предоставлена возможность перевезти на Сицилию герцога Калабрийского, его семью и свиту.
Престарелых французских принцесс уведомили о принятом решении, посоветовали позаботиться о своей безопасности при содействии семерых их телохранителей и послали им пятнадцать тысяч дукатов на переезд.
Исполнив тем самым свой долг, о принцессах уже больше не беспокоились. В течение всего дня переносили и складывали в потайном ходе драгоценности, деньги, произведения искусства, статуи, ценную мебель — все, что хотели увезти на Сицилию. Королю очень хотелось взять с собою и своих кенгуру, но это было невыполнимо. Он ограничился тем, что поручил их заботам старшего садовника Казерты, написав ему собственноручно.
Король был крайне огорчен изменой королевы и Актона, доказанной посланием императора; весь день он провел взаперти в своем кабинете и отказывался принять кого бы то ни было. Был дан строгий приказ не допускать и Франческо Караччоло, который, увидев со своего корабля суматоху возле дворца и сигналы на бортах английских кораблей, заподозрил в этом что-то необычное. Не был принят также и маркиз Ванни: он нашел двери королевы затворенными и, узнав от князя Кастельчикалы о готовящемся отъезде, тщетно пытался увидеться с королем.
Фердинанд одно время тщетно собирался вызвать Руффо и взять его с собою в качестве спутника и советчика, но он вовремя вспомнил о разногласиях, возникших между кардиналом и Нельсоном. К тому же, как всем было известно, королева ненавидела Руффо, и Фердинанд, по обыкновению, ради собственного покоя пожертвовал дружбою и чувством признательности.
Кроме того, он решил, что такой умный человек, как кардинал, сам найдет выход из положения.
Посадку на судно назначили на десять часов вечера, а потому было дано распоряжение, чтобы все лица, которым предстоит сопровождать их величества на борту «Авангарда», собрались к этому времени в апартаментах королевы.
Било десять часов, когда Фердинанд появился, держа Юпитера на поводке, — то был единственный друг, на преданность которого он полагался, и, следовательно, единственный, кого он брал с собою. Правда, король вспоминал также о д'Асколи и Маласпине, но подумал, что, как и кардинал, они сами найдут выход.
Он бросил взгляд в огромную гостиную, погруженную в полумрак (опасались, как бы яркое освещение не породило догадку об отъезде), и увидел, что беглецы или, вернее, отчаявшиеся образовали здесь несколько групп.
Главная группа состояла из королевы, ее любимого сына принца Леопольде, юного принца Альберто, четырех принцесс и Эммы Лайонны.
Королева сидела на диване около Эммы Лайонны, которая держала у себя на коленях своего любимца принца Альберто, в то время как Леопольдо склонился головкой на плечо матери; четыре принцессы собрались около нее — кто в креслах, кто растянувшись на ковре.
Актон, сэр Уильям и князь Кастельчикала стояли у окна и переговаривались, прислушиваясь к завываниям ветра и шуму дождя, стучавшего в окна.
Другая группа, собравшаяся у одного из столиков, состояла из фрейлин; среди них можно было заметить и графиню Сан Марко, доверенную особу королевы.
Наконец, вдали от всех, еле видимая в темноте, вырисовывалась фигура Дика, в тот день так ловко и преданно исполнившего распоряжения своего хозяина и королевы, которую отныне мог до некоторой степени тоже считать своей хозяйкой.
При появлении короля все поднялись с мест и обернулись к нему, но он жестом попросил их остаться на месте.
— Не беспокойтесь, — сказал он, — не беспокойтесь. Он опустился в кресло около двери, в которую вошел, и прижал голову Юпитера к своим коленям.
Маленький принц Альберто, услышав голос отца, спрыгнул с колен Эммы, подошел к отцу и подставил ему свой бледный лобик под копной белокурых волос. Мать не любила его, и он искал у других ласку, столь необходимую детям.
Король откинул кудри сына со лба, поцеловал его и, подержав некоторое время в задумчивости у груди, отослал к Эмме Лайонне, которую мальчик называл своей «мамочкой».
В полутемной гостиной воцарилась зловещая тишина; если кто-нибудь и разговаривал, то шепотом.
