«Боже мой, если бы я поступила иначе, разве не стала бы я недостойной их обоих?»
LXVII. ДВА АДМИРАЛА
Сообщая кавалеру Сан Феличе о том, что отъезд королевской семьи — дело решенное, принц Франческо считал, что говорит от имени отца и матери; на самом же деле он говорил только от имени матери. Было решено бежать во что бы то ни стало. Но король, видя преданность народа, заколебался, как ни был он слеп — или, вернее именно вследствие этой слепоты. Слыша клятвы ста тысяч человек в том, что все они вплоть до последнего готовы умереть ради него, Фердинанд вернулся к мысли защитить столицу, положившись вместо малодушной армии на мужественный народ, так пылко предлагающий себя в жертву.
Встав утром 11 декабря, то есть на другой день после невероятного триумфа, который мы попытались описать нашим читателям, еще не приняв окончательного решения, но склоняясь скорее к сопротивлению, чем к бегству, король узнал, что адмирал Франческо Караччоло уже полчаса ожидает в приемной выхода его величества.
Под влиянием королевы Фердинанд невзлюбил адмирала, однако не мог не уважать его за исключительную храбрость, выказанную им во многих стычках с берберийцами, за ловкость, с какою он вывел свой фрегат «Минерва» из тулонской гавани, когда город был отбит Бонапартом у англичан, за хладнокровие, с каким Караччоло защищал другие корабли, — да, пострадавшие от шторма и поврежденные снарядами, — но которые он, как бы то ни было, все до одного привел в гавань, за что и получил чин адмирала.
В первых главах нашего повествования говорилось о том, по каким причинам королева была недовольна адмиралом. Вскоре Каролине, со свойственной ей ловкостью, удалось восстановить против него короля.
Фердинанд подумал, что адмирал явился просить о снисхождении к его племяннику Николино, и был очень доволен, что из-за ложного положения, в которое поставил себя один из членов его семьи, Караччоло теперь вполне у него в руках. Горя желанием досадить адмиралу, Фердинанд приказал немедленно впустить его.
Адмирал, одетый в парадный мундир, вошел, как всегда, с достоинством и спокойно; благодаря своему высокому положению члены этой семьи уже четыре столетия соприкасались с монархами всех династий — анжуйской, арагонской, испанской, — последовательно занимавшими неаполитанский престол. Аристократизм сочетался в адмирале с утонченной вежливостью — образцом ее явился его двойной отказ, за себя и за племянницу, которым он ответил королеве на приглашение принять участие в торжествах, устроенных неаполитанским двором в честь Нельсона.
Такая изысканная учтивость, от кого бы она ни исходила, всегда несколько стесняла Фердинанда, которому тонкое обхождение было не слишком свойственно. Поэтому, когда он увидел, что адмирал почтительно остановился в нескольких шагах от него и, соответственно этикету, выжидает, пока король первый не заговорит с ним, он не нашел ничего лучше, как сразу же начать с упрека:
— А, вот и вы, господин адмирал! Говорят, вы очень настойчиво выражали желание меня видеть?
— Это правда, государь, — отвечал адмирал, кланяясь, — мне казалось, что я должен как можно скорее добиться чести быть принятым вашим величеством.
— Понимаю, что вас ко мне привело, — сказал король.
— Тем лучше для меня, государь, — отвечал Караччоло. — Значит, ваше величество по заслугам оценивает мою преданность.
— Ну да, вы пришли, чтобы поговорить об этом негоднике, о Николино, вашем племяннике, не так ли? Он впутался, оказывается, в скверную историю, ведь речь идет не более не менее как о государственной измене. Но предупреждаю: любое заступничество, даже ваше, окажется бесполезным и его судьбу решит только правосудие.
По суровому лицу адмирала пробежала улыбка.
— Ваше величество заблуждается, — возразил он. — В дни великих политических катастроф мелкие семейные невзгоды меркнут. Я не знаю и не хочу знать, чем провинился мой племянник; если он невиновен, то это выяснится в ходе следствия, как выяснилась невиновность кавалера Медичи, герцога де Кассано, Марио Пагано и многих других обвиняемых, так что после трехлетнего заключения пришлось вернуть им свободу. Если племянник виновен, пусть правосудие скажет свое слово. Николино знатного происхождения; он будет иметь право на отсечение головы, а меч — вашему величеству это известно — оружие столь благородное, что даже в руках палача оно не позорит тех, на кого обрушивается.
— Но в таком случае, раз вы явились не затем, чтобы похлопотать за племянника, для чего же вы пришли? — сказал король, несколько удивленный простым, спокойным и полным достоинства тоном адмирала, ибо ему самому такой тон был чужд.
— Я пришел поговорить о вас, государь, и о королевстве.
— Ах, вот как, вы хотите что-то мне посоветовать?
— Если ваше величество окажет мне честь узнать мое мнение, — отвечал Караччоло, почтительно склонив голову, — я буду горд и счастлив предоставить мой слабый опыт в ваше распоряжение. В противном же случае я ограничусь тем, что предложу вашему величеству свою жизнь и жизнь доблестных моряков, которыми имею счастье командовать.
Король рад был бы поводу разгневаться, но перед лицом такой скромности и такой почтительности у него не оказалось для этого ни малейшего основания.
— Гм-гм! — буркнул он и, помолчав две-три секунды, сказал: — Ну что ж, адмирал, говорите.
Фердинанд уже обернулся к Караччоло, готовый выслушать его, но тут в дверях приемной появился лакей. Он подошел к королю и тихо шепнул ему несколько слов, которых Караччоло не слышал, да и не пытался услышать.
— Вот как? — удивился король. — И он здесь?
— Здесь, ваше величество. Он говорит, что третьего дня, в Казерте, ваше величество сказали ему, что вам надо с ним переговорить.
— Да, правда.
И, обращаясь к Караччоло, король спросил:
— То, что вы собираетесь сообщить мне, можно сказать при свидетеле?
— Хоть перед всем светом, государь.
— В таком случае просите, — сказал Фердинанд лакею и добавил, обращаясь к Караччоло: — Тем более что желающий войти — друг; более чем друг — союзник. Это прославленный адмирал Нельсон.
Дверь распахнулась, и лакей торжественно провозгласил:
— Лорд Горацио Нельсон Нильский, барон Бёрнем-Торпский, герцог Бронте! При перечислении этих титулов по губам Караччоло скользнула легкая улыбка, не лишенная горечи.
Нельсон вошел; он не знал, кто находится у короля; устремив свой серый глаз на того, кто прежде его оказался в королевском кабинете, он узнал адмирала Караччоло.
— Представлять вас друг другу, господа, нет надобности, — сказал Фердинанд. — Вы знакомы.
— Со времени Тулона, государь, — заметил Нельсон.
— А я имею честь знать вас, сударь, с более ранних пор, — отвечал Караччоло с обычной изысканной учтивостью, — я знаю вас с того дня, когда вы у берегов Канады воевали на бриге с четырьмя французскими фрегатами и ускользнули от них, проведя свой корабль по проливу, который дотоле считался непроходимым. Это было, если не ошибаюсь, в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, то есть двенадцать лет тому назад.
