— Кабриолет ваших превосходительств заложен, — сказал он и замер от удивления.
Ему показалось, что в путниках произошла какая-то непонятная перемена и что расшитый мундир теперь на других плечах и ордена — на другой груди.
Тем временем король расправлял на герцоге плащ.
— Чтобы избежать беспокойства в дороге, его превосходительство желает заранее уплатить за почтовых лошадей вплоть до Террачины, — сказал король.
— Чего же проще, — подхватил почтмейстер. — Тут всего восемь перегонов наготове, за каждую лошадь по два франка — итого тринадцать дукатов, за двух запасных лошадей по два франка — один дукат. Всего четырнадцать дукатов. А сколько вы, ваши превосходительства, платите своим кучерам?
— По дукату, если они едут хорошо. Но вперед мы им никогда не платим, а то они, получив деньги, и вовсе не сдвинутся с места.
— Если заплатить вознице еще дукат, ваше превосходительство поедет как король, — сказал почтмейстер, кланяясь д'Асколи.
— Вот именно так и желает ехать его превосходительство! — воскликнул Фердинанд.
— Но мне кажется, — заметил почтмейстер, по-прежнему обращаясь к д'Асколи, — что, если ваше превосходительство уж так торопится, можно было бы послать вперед курьера, чтобы приготовили лошадей.
— Пошлите, пошлите! — воскликнул король. — Их превосходительство просто не подумали об этом. Дукат курьеру, полдуката за лошадь, итого еще четыре дуката за лошадей; четырнадцать да четыре — восемнадцать дукатов, если округлить — двадцать. Это вам за беспорядок, который мы у вас учинили.
И король, пошарив в кармане мундира герцога, расплатился его деньгами, в душе посмеявшись такой проделке.
Почтмейстер взял подсвечник и посветил д'Асколи, в то время как Фердинанд заботливо предупреждал его:
— Осторожно, ваше превосходительство, тут порог. Осторожно, ваше превосходительство, здесь у лестницы недостает ступеньки. Осторожно, ваше превосходительство, тут щепка на полу.
Они подошли к кабриолету, и д'Асколи, разумеется, по привычке посторонился, чтобы пропустить короля первым.
— Ни в коем случае, ни в коем случае! — воскликнул король, кланяясь и держа шляпу в руке. — После вашего превосходительства.
Д'Асколи поднялся в экипаж и собирался сесть слева.
— Справа, ваше превосходительство, садитесь справа; мне и так много чести ехать с вами в одном экипаже.
И король поднялся в кабриолет вслед за герцогом и занял место слева. Возница мигом вскочил на коня, и коляска галопом понеслась в направлении Веллетри.
— За все уплачено до Террачины, кроме кучера и курьера, — крикнул почтмейстер им вслед.
— А их превосходительство платит кучерам вдвое, — промолвил король. Услышав это заманчивое обещание, возница щелкнул кнутом, и кабриолет стремительно понесся, обгоняя тени, двигавшиеся по обеим сторонам дороги.
Короля эти тени встревожили.
— Друг мой, что это за люди, которые бегут сломя голову в одном с нами направлении? — спросил он у кучера.
— Говорят, ваше превосходительство, сегодня между французами и неаполитанцами произошло сражение и неаполитанцев разгромили, — ответил возница. — Люди эти спасаются, только и всего.
— А я-то, честное слово, думал, что мы первые, — обратился король к д'Асколи. — Оказывается, нас опередили. Это унизительно. Ну и ноги же у этих молодцов! Шесть франков прогонных тебе, приятель, если ты их обгонишь.
LVII. ТРЕВОГИ НЕЛЬСОНА
В то время как Фердинанд соревновался в скорости со своими подданными на дороге из Альбано в Веллетри, королева Каролина, знавшая еще только об успехах своего августейшего супруга, приказывала, согласно его желанию, чтобы во всех храмах служили благодарственные молебны, а во всех театрах исполнялись победные кантаты. В каждой столице — Париже, Вене, Лондоне, Берлине — имеются свои поэты «на случай». Но — говорю это во всеуслышание, во славу итальянских муз — ни одной стране не сравниться по части стихотворных славословий с Неаполем. Можно было подумать, что после отъезда короля и особенно после его триумфов у двух-трех тысяч поэтов обнаружилось их истинное призвание. Дождем полились оды, кантаты, сонеты, акростихи, катрены, дистихи, и дождь стал уже переходить в ливень, угрожая обернуться наводнением. Дело дошло до того, что королева сочла излишним обременять официального придворного поэта синьора Вакка работой, которой занялось столько других, и звала его в Казерту лишь для того, чтобы отобрать из двух или трех сотен стихотворений, прибывающих каждый день изо всех уголков Неаполя, десять-двенадцать вымученных произведений, заслуживающих того, чтобы их прочитали со сцены, в замке на торжественном приеме или в гостиной во время простого раута. Но ее величество справедливо признала, что труднее читать в день по десять-двенадцать тысяч строк, чем сочинять их по пятьдесят или даже по сто (а такова была, ввиду удобства итальянского языка, норма для присяжного льстеца его величества Фердинанда IV); поэтому, чтобы синьор Вакка не отказался от такой работы, ему на все время этого поэтического потопа было удвоено жалованье.
Разгар работы, длившейся несколько дней, пришелся на 9 декабря 1798 года. Синьор Вакка просмотрел целых девятьсот различных произведений, в том числе сто пятьдесят од, сто кантат, триста двадцать сонетов, двести пятнадцать акростихов, сорок восемь катренов и семьдесят пять дистихов. Одна из кантат, на которую придворный капельмейстер Чимароза сразу же сочинил музыку, четыре сонета, три акростиха, один катрен и два дистиха были признаны достойными того, чтобы их продекламировали в парадном зале замка Казерты, где в тот же вечер 9 декабря давалось торжественное представление; оно состояло из «Горациев» Доменико Чимарозы и одного из трехсот сочиненных в Италии балетов под названием «Сады Армиды».
В зале, рассчитанном на шестьсот мест, уже была спета кантата, прочтены две оды, четыре сонета, три акростиха, катрен и два дистиха, входившие в поэтическую программу вечера, как вдруг объявили о прибытии курьера с письмом королеве от ее августейшего супруга и о том, что это письмо, содержащее новости с театра войны, будет оглашено перед присутствующими.
Грянули рукоплескания, все стали с нетерпением ждать новостей, и мудрому рыцарю Убальдо, который уже готов был стальным жезлом разогнать чудовищ, охраняющих вход во дворец Армиды, было поручено прочесть собравшимся королевское послание.
В боевых доспехах, в шлеме, увенчанном бело-красным султаном (национальными цветами Королевства обеих Сицилии), он подошел к рампе, трижды поклонился, благоговейно поцеловал монаршую подпись, затем громким голосом, отчетливо стал читать следующее:
«Любезная моя супруга!
Сегодня утром я охотился в Корнето, где ради меня готовились к раскопкам этрусских захоронений, которые, как полагают, относятся к древнейшим временам, и это было бы великой радостью для сэра Уильяма, если бы он по лености не остался в Неаполе. Но так как у меня в Кумах, в Сант 'Агата деи Тоти и в Ноле имеются куда более древние могилы, чем их этрусские, я предоставил ученым вволю заниматься раскопками, а сам отправился на охоту.
