В итоге Алекс заказывает все и сразу. Пиццу, суши и литры сока, потому что я намекнула, что больше не хочу пить алкоголь. В меня не лезет.
— О да, пища Богов. Может, и мороженое найдется? — облизываю губы, потирая ручки. — Гулять так гулять.
— Эм, я похож на того, кто ест мороженое? Ненавижу сладкое, — отвечает Алекс, но я в это время уже слегка бесцеремонно роюсь у него в морозилке. Надеюсь, он мне это простит.
— А это тогда что? — начинаю ржать я, достав из морозильной камеры два фруктовых льда на палочке. — Обещанная ириска?
— Я вижу, ты сильно прицепилась к моей ириске, и она не дает тебе покоя, — мрачно замечает Алекс, а потом нас обоих пробирает на истеричный смех. — Надеюсь, ты не будешь есть это при мне.
— Почему нет? Я в отличие от тебя жуткая сладкоежка, — без задней мысли облизываю ледяную мороженку с клубничным вкусом, едва глаза не прикрыв от удовольствия. Не знаю, какие там у Алекса возникают ассоциации, но мне фруктовый лед напоминает о поездке к бабушке и дедушке летом, где подобное мороженое было лучшей наградой за прополотый огород.
— Ты сумасшедшая, — качает головой, не отводя от меня потемневшего взгляда. — И пьяная, хоть и сама не понимаешь этого.
— Может быть, — пожимаю плечами, снова улыбаясь ему наверняка распухшими ото льда губами. — Но ты так и не объяснил, что это делает у тебя в морозильнике. Сколько вам лет, мистер серьезный преподаватель и очень популярный писатель, и какие тайны ты еще от меня скрываешь?
— Надеюсь, это останется между нами, — отшучивается Алекс.
— А могла бы всем рассказать. Нарыть на тебя еще несколько грязных фактов и продать в желтую газетенку. Вот, смотри. Факт номер один: ты пытаешься соблазнить и даже изнасиловать свою ученицу! — невинно моргая, поглядываю на него и выкладываю пиццу на специальную круглую тарелку. Алекс явно привык брать ее прямо из коробки, но мне так хочется, чтобы все было красиво.
— Изнасиловать? Я не насилую невинных девочек. Я снисхожу до них, когда они меня умоляют. Второй?
— А второй… факт, — закусываю нижнюю губу, снова оглядывая его крепкий торс. — Ты мог бы сам сыграть своего героя, — с придыханием выпаливаю я. — Так трудно одеть футболку?
— Вообще-то я у себя дома, — глухо смеется он и отвечает мне не менее вожделенным и горячим взглядом. Мои ноги горят от того, что он уже несколько раз по ним взглядом прошелся.
— Не понимаю все-таки, почему ты предлагаешь мне написать с тобой, — я вдруг беру его за руку, сжимая теплые и большие пальцы по сравнению с моими. Его энергия бьет меня прямо в сердце, и я снова дрожу, на этот раз глядя на Алекса не с желанием, а с восхищением. Если бы он только знал, что я чувствовала, когда читала его историю…
Есть книги, в которых ты ощущаешь некую схожесть с самим собой, в них смотришь словно в зеркало и видишь там отражение своих мыслей. Ты читаешь фразы и думаешь: да, да я написал бы так же.
Наверное, он все-таки знает. Иногда я смотрю на него и ненавижу за то, что вообще встретила. Нельзя быть таким идеальным, таким умным, таким сексуальным и притягательным. Повторюсь, это не законно. И нельзя так писать, точнее нельзя не писать уже три года, обладая даром, ведь он… он может. Я знаю, что может взлететь выше той безумно высокой планки, на которой он уже творит.
— Я же сказал, мне нужна перезагрузка, Лана.
— Но кто я по сравнению с тобой? Я только в начале пути. И меня никто не поддерживает… папа не хочет слушать о моих увлечениях.
— А мама поддерживает?
— Мама меня поддерживала. Во всем, — Алекс хмурится, замечая, что я говорю о ней в прошедшем времени. — Она считала меня исключительной, неповторимой. Все мамы считают своих детей уникальными, но моя мне об этом говорила…
— Мне очень жаль… — немного растерявшись, начинает Алекс, сжимая мою руку. Я наспех смахиваю крошечные слезинки и снова широко ему улыбаюсь.
— Алекс, это мне жаль. Ты только что мне рассказал о том, как я должна чувствовать своих героев, пропускать через сердце! Неужели нет ничего, о чем бы ты сейчас хотел рассказать? Я не верю. Ты просто… погряз, стал заложником своего имени и своего первого романа. Имиджа. Может, на тебя давят издатели или кто-то другой. Указывают, как тебе писать и что делать. Но… кто они такие, чтобы делать это? Возможно, мнение твоего литературного агента разошлось бы с мнением издателей и тем более с мнением читателей! Может, твои новые работы даже не доходят до них! А может, тебе просто не хватает эмоциональной встряски. Заряда, огонька, который снова зажжет твое сердце. Потому что я не верю в то, что ты не можешь прямо в ближайшее время сесть и написать что-то гениальное! — пылко заверяю его я. — Наверное, тебе все это говорят. И я не хочу сливаться с толпой фанаток, которые закидывают тебя лестью, — поднимаю на него взгляд. — Но ты пишешь так… завораживающе, и просто ранишь мое сердце полетом своих мыслей. А диалоги героев? Они как будто живые, я их слышу. Я чувствовала себя главной героиней и словно побывала в виртуальной реальности… Алекс, ты творишь магию. Пусть местами мрачную, болезненную, непереносимую… пусть мне пару раз хотелось закрыть твою книгу, сходя с ума от боли, но я ни на секунду не пожалела, что начала ее читать. У меня внутри все перевернулось. Я не смогу писать так, как ты. Все что я делаю… это просто бессмысленно, — уже совсем тихо говорю я.
— Сможешь. Ты будешь писать лучше. И мое предложение в силе, и я не принимаю возражений. Я тебя выбрал, и точка. И вообще, я уже скучаю по твоей улыбке, — уголки моих губ снова ползут вверх, и мне безумно хочется его обнять.
Вот что связывает меня с ним крепче любого физического желания и внеземного притяжения. Это больше, чем желание заняться сексом. Я восхищаюсь им. И поражаюсь, каким разным он может быть, ведь этого сноба-препода я просто терпеть не могу в нем. И все равно… я хочу узнавать Алекса дальше, глубже, ближе… не потому что Джордан популярный писатель, а потому что он переполнен чем-то настолько близким и необходимым мне.
— Факт третий, — деловым тоном продолжаю я, когда мы уже уплетаем наш ужин за обе щеки. — Знаешь, я ведь ушла из кафе тогда, потому что увидела, как ты улыбаешься, разговаривая по телефону. Я подумала, что у тебя кто-то есть. И искренне верю в то, что на чужом несчастье не построишь своего счастья. И я хотела спросить у тебя… ты, правда, одинок? Не обижайся, Алекс, но дом такой пустой. Красивый безумно, но холодный. Видно, что здесь нет… постоянной женщины, — Алекс слушает меня с ледяным выражением лица и даже перестает жевать свою пиццу. — И все-таки, вдруг я ошибаюсь. Раз уж мы собираемся писать эротический роман вместе, мне бы хотелось быть уверенной в том, что у тебя нет женщины, которая была бы против нашего исключительно делового «союза», — говорю все это, а сама до сих пор не верю в то, что мы всерьез обсуждаем наш возможный роман. — Итак…
— В данный момент у меня нет постоянной женщины. Я свободен. И еще тысячи синонимов этому слову, Лана, — непоколебимым тоном заверяет меня Алекс, но меня слегка напрягает, что его лицо не выражает никаких эмоций, словно он одевает на себя непроницаемую маску.
