На минуту я зависла, не в силах воссоздать в памяти сказанные Виолой слова, ведь воспоминания заканчивались картиной полыхающего Роберта, а дальше… только больница. А вот новый знакомый снова разрушил затянувшееся молчание следующей порцией "правды":
– Все декорации, мебель и отдельные части интерьера были пропитаны специальным горючим спиртом, не имеющим такого ярко-выраженного запаха, как, например, самогон или водка, а слегка уловимый аромат, чем-то схожий с незамерзайкой. Это новая фармацевтическая химия. И знаете, где проводят подобные эксперименты? Вот неожиданность! В больнице, откуда вы сбежали в день происшествия. Естественно, это совпадение, правда, Полина?– голос мужчины был обманчиво спокойный, вежливый и обходительный. Перед глазами так и стояла улыбка это мерзкого человека, кем бы он ни был, с его нелепыми идиотскими намеками. – Кроме того, именно в тот момент, когда вы вошли в клуб, камеры наблюдения волшебным образом перестали записывать, и что бы вы сейчас не придумали себе в оправдание, проверить мы это не можем все равно, увы. Есть только остатки вашего больничного халата и тапок на месте взрыва самодельной бомбы.
Голова шла кругом от полученной информации, и, несмотря на то, что сама я, по-видимому, находилась в ужаснейшем положении, большего всего переживала за Роберта. Ведь… Боже, у меня было столько возможностей поговорить с ним, понять, принять, простить, помочь стать лучшей версией себя. А что сделала я? Ушла, но обещала вернуться. Разве после этого я лучше его Жанн, Даян и всех прочих девушек на раз, ищущих легких и простых отношений? Только вот теперь возвращаться, возможно, будет и не к кому, любить будет некого, понимать, прощать, ругать, ненавидеть… У меня больше не будет Роберта Шаворского… Ни завтра, ни через неделю, ни через год… Никогда…
"Господи, вот это истинный ад…" – вихрем пронеслось у меня в голове, и она мучительно закружилась.
Именно тогда я осознала всю масштабность произошедшего и судорожно вскочила с места. Точнее, попыталась вскочить, но что-то железное впилось мне в руку, заставляя обессилено упасть на кровать, давясь непрошеными слезами.
Мне срочно нужно было увидеть Роберта. Как дышать. Смотреть. Думать. Жить. Черт, да он просто необходим мне как воздух, и я не хочу искать в этом второе дно! Я не хочу просыпаться и знать, что его больше нет в этом мире. Я не смогу улыбаться, зная, что больше никогда не увижу редкую, оттого наиболее ценную улыбку этого мужчины. Я не буду никого любить, мое сердце навсегда занято! Заниматься сексом? Да другие мужчины мне противны! И так сильно ненавидеть я тоже не смогу, ведь познала истинную сладость этого противоречивого понятия и суть любимого, непостижимого для меня человека… Роберта Шаворского… Он показал мне мои пределы, грани, черты, и теперь я просто не смогу понизить планку… Получается, я не смогу жить? Да я, собственно, и не хочу…
Виола восприняла мою истерику по-своему и, снова сжав мою руку до онемения костяшек, грозно обратилась к незнакомцу:
– Господи, вы думаете, что она настолько идиотка, что принесла и оставила свои вещи там, где их точно найдут?! К тому же многие сотрудники говорили вам о Павле, бухгалтере, что-то устанавливающем на месте взрыва… Какого хрена вместо того, чтобы ловить настоящего преступника, вы приковали к кровати беззащитную девочку без сознания? – под конец голос женщины сошел на крик, угрожающий не меньше ножа, приставленного к ребру, и я бы многое отдала, дабы увидеть в этот момент лицо ее оппонента, только вот довольствовалась голосом, глядя на извечный белый потолок. – Это все, на что вы способны? Скажите спасибо, что Роберт пока спит, иначе вы давно бы забыли, каково это, разговаривать с людьми, в одиночной камере тюрьмы.
– Мы его ищем и отлично понимаем, что главным зачинщиком мог быть непосредственно Павел, но это не отменяет реальных улик против вашей "беззащитной девочки без сознания", проигнорировать которые мы не можем. Слишком важная персона ваша Полина, особенно если господин Шаворский все же не очнется! – жестко, без тени былой вежливости заявил мужчина и более грозно добавил: – Вы хотите говорить откровенно? Хорошо. Если Полина Мышка на самом деле окажется причастной к покушению на Роберта Шаворского, то завещание последнего аннулируется.
– Из чего следует, что права на компанию передаются… кому? – немного нервно уточнила Виола, и мое сердце забилось быстрее, так как я отчетливо понимала, что он сейчас скажет.
– Если вас интересует именно это, хорошо… Права переходят к немецкой фирме "Privat". На самом деле это очень сложный момент, и я, увы, не юрист, чтобы пояснить вам все детали и нюансы. Но так как живых родственников у господина Шаворского не осталось, небезызвестная фирма вполне может получить полные права на компанию через суд.
Подняв желейные руки к лицу, я слегка промокнула глаза. Черт, теперь я понимала, зачем Роберт переписал на меня компанию. У него нет родственников и близких людей. Только я. И, казалось бы, какая разница, что будет после твоей смерти? Но он возложил на меня определенную надежду, и я буквально услышала его голос у себя в голове: "Я тебе доверяю самое дорогое, что у меня есть". Это ли не "больше, чем любовь"?
И теперь я подводила его. Все шло не по плану. Все разваливалось к чертям.
Дни сменяли ночи. Ночи сменяли дни. Ничего не менялось. Гнетущее ожидание захлестнуло меня с головой. Ну, во всяком случае меня не посвящали во все подробности… После моего пробуждения Виолу перестали пускать в палату, и я была отрезана от любой возможности узнать о самочувствии Роберта хоть что-то. Иногда мне в голову приходила ужасающая мысль, что он мог быть уже мертв, а я даже не знала об этом. Не оплакивала, не горевала, не страдала… В тот момент я могла зависнуть и часто ловила себя на том, что уже около часа смотрю в одну точку, не имея при этом никаких мыслей и идей.
Кроме того, мою палату быстро превратили в комнату для допросов закрытого типа. Каждый день ко мне наведывались только медсестра, доктор и Семен Петров, следователь по делу Роберта и "Кашемира", который излишне умничал в день моего пробуждения после пожара. Его постоянный черный костюм выводил меня из себя, а коричневая кожаная сумка, как у Свидетелей Иеговы, в которой он носил ноутбук и блокнот для записи показаний, медленно вводила в затяжную депрессию. Хотя умом я понимала, что дело не в Семене и его одежде, а сама ситуация обреченности и неизвестности медленно превращала меня в полуживой овощ, зависший в режиме ожидания.
Видимо, Семен хотел подловить меня на лжи, но мое душевное состояние требовало разрядки, и с каждым днем я все больше открывалась ему, ударяясь в философские рассуждения на тему тщетности бытия. Наверное, препараты, которые медсестра колола мне с завидной периодичностью, или ощущение подвешенной в воздухе проблемы "жизнь или смерть" сыграли свою роль. Под конец очередного допроса он всегда тяжело выдыхал сквозь стиснутые зубы, словно ничего полезного из разговора вытянуть не удалось, и уходил с недовольным лицом, но только до следующего дня и новых идентичных вопросов.
– Скажите, Полина… Кем вам приходится Роман Усачев? – в один из своих визитов равнодушно спросил мужчина, слегка пригладив длинноватые черные кудрявые волосы, а затем вернув свои тонкие пальцы к клавишам ноутбука. Как ему удавалось так громко стучать по клавиатуре, словно на дворе начало девяностых или техника переживала тяжелый спад в развитии, было представить трудно.
