– Он спрятал твои чувства, так? – с опасной мягкостью уточнил Раэн. – И сказал, что срок нашей связи слишком мал и ее можно разорвать?
Халид едва заметно кивнул.
– А о цене разрыва ты не подумал? – тем же сладким голосом поинтересовался Раэн. – Или доверился Лису, что она будет не слишком велика? Ну нет, Зеринге, я о тебе слишком хорошего мнения. Значит, решил рискнуть. Прыгнул наудачу, как в пропасть… Только вот зачем? Или от чего? Что он тебе пообещал? Или чем напугал?
– Свободу! – выплюнул Халид, торопливо отвечая на первый вопрос, чтобы увести от второго. – Думаешь, этого мало?
– Ах, свобо-о-о-ду… – протянул Раэн.
Он шагнул, мгновенно сократив и так малое расстояние между ними. Халид качнулся назад в слепом ужасе, но опоздал – сильные тонкие пальцы ухватили его за подбородок, черные глаза-угли с тлеющими в них огоньками оказались совсем рядом, не позволяя отвести взгляд.
– И вправду, за это постараться стоило. А что потом? Вернулся бы к прежней жизни? Тебе так нравится убивать за деньги? Твоя свобода – быть псом трусливых богачей, которого спускают с цепи, чтобы натравить на кого-нибудь! – яростно проговорил Раэн. – А потом ты возвращаешься в логово, зализывая раны и прячась до следующего раза. Это свобода? Ты не человек, ты нож в чужих руках, который выкинут, как только в нем отпадет надобность. Бегать от стражников, знать, что тебя ненавидят и боятся… Во всем этом городе есть хоть кто-то, кому ты можешь довериться? Кто-то, кому ты сделал добро и ждешь добра от него?
Дернувшись, Халид попытался отстраниться, но тело налилось предательской вялостью, ноги стали свинцовыми, и он с безнадежным равнодушием подумал, что начни чародей его убивать – и сопротивляться не выйдет. Но лучше пусть убивает, чем…
– А ты дал мне что-то лучше? – едва ворочая языком, упрямо спросил он.
– Как сказать, – растянул губы в невеселой улыбке Раэн. – Сегодня вечером ты не заработал ни одной монетки – какая жалость! Всего лишь помог наказать насильников и вернул ребенка матери.
– Кровопийце и нечисти, – процедил Халид. – Твоя Минри – такая же темная тварь, как и Лис. Все вы одинаковы. Он хотя бы не прикидывался добрячком.
– И потому ты решил, что он честен? Осел! – рявкнул Раэн, глядя ему в глаза. – Да он бы сожрал тебя, как лиса – цыпленка! Уже начал! Ему хватило нескольких минут, чтобы выпотрошить твою память и обратить против тебя. Говоришь, мы с Лисом и Минри – одной породы? Это ты верно подметил. Только такие, как Минри, пьют страсть и вожделение, а Лис пожирает человеческие страхи и закусывает душой.
– А ты? – выдохнул Халид, упрямо не отводя взгляда от лица чародея – мраморной маски с провалами в бездонную тьму. – Чем питаешься ты?
– Пирожками, – ответил вдруг тот с убийственной серьезностью. – Мясом, лепешками и вином… Это куда вкуснее, чем то, что вы, люди, называете своей сутью. Знал бы ты, сколько в вас подлости, жадности, лицемерия! Не во всех, конечно, только найти чистую душу – такая же редкость, как отыскать блюдо с шахской кухни в помоях, вылитых на заднем дворе трактира.
Он отпустил Халида и даже шагнул назад, но тут уже Зеринге вскинулся, остро чувствуя, что делает глупость. Надо бы пригнуться, пережидая бурю, притвориться покорным, и, глядишь, самум и вправду пронесется мимо. Ведь Раэн же явно устал! Сквозь всю его жуткую колдовскую мощь сквозит бессилие, и почему-то хочется не отпускать его дальше, не отходить самому, а вернуть этот шаг, разделивший их, и положить руку на плечо, обтянутое чистой рубашкой, но все равно пахнущее гарью…
Это странное тянущее чувство стало последней соломинкой, переломившей спину верблюду терпения.
– Значит, мы, люди, трактирная грязь для господина чародея? – сказал он с острым наслаждением человека, по собственной воле прыгающего в пропасть. – Или хлопковое поле, на котором он может сорвать любой стебелек, а потом отбросить его прочь? Да, я попросил у тебя свою жизнь в том крысином колодце. Не выдержал, дурень… И если теперь она принадлежит тебе, что ж, пользуйся, пока можешь. Но душу я тебе не отдавал. Ты попрекаешь меня тем, что я жил клинком? Да! Я убивал за деньги! А что ты, благородный целитель, делал с людьми? С теми, кто тебе понадобился, а потом перестал быть нужным, как сломанный нож? Давай, скажи мне, что Лис солгал, и ты не отдал свою прежнюю Тень чинской кровопийце! Скажи, что ты не сделал его своей подстилкой, не делил его с Минри и не подарил ей, как лакомый кусочек! Что ты там говорил про узы Тени и хозяина? Я лучше сдохну, чем останусь твоей Тенью!
– Так вот в чем твой главный страх… – медленно протянул Раэн, и Халид осекся, понимая, что сказанного не вернуть, но остро жалея об этом.
Двинувшись вдоль окна, он все-таки еще раз шагнул назад, отступая от Раэна, как от дикого зверя – не поворачиваясь спиной. Трижды глупец…
– Вот на чем он тебя поймал, – усмехнулся Раэн совершенно мертвой жуткой улыбкой. – Рассказал про…
Он тоже вдруг смолк, будто страшась вымолвить имя. «А может, забыл его», – с отвращением предположил Халид.
– И, конечно, представил все так, как ему выгодно, – продолжал улыбаться Раэн, в упор глядя на Халида. – Знаешь, я бы мог оправдаться. Ну, хотя бы объяснить, как все было на самом деле. Но не буду. Ты этого не заслужил. Ни моих оправданий, ни моей откровенности. С чего ты вообще возомнил, что можешь требовать от меня отчета или в чем-то обвинять? Искренность – это лезвие, заточенное с двух сторон. А то ведь я тоже могу спросить тебя, почему ты больше всего на свете боишься не умереть, а стать чьей-то подстилкой. Мне спросить это, Зеринге? Потребовать от тебя той искренности, что ты ждешь от других?
– Нет, – прошептал Халид, отводя взгляд и опуская его, как побежденный в поединке опускает оружие. – Не надо. – И добавил, ломая свою гордость, как последнюю стрелу в колчане, изнемогая от стыда. – Я виноват. Я заслужил наказание. Но не это, прошу.
Тишина заполнила комнату, как вода – кувшин, не оставляя ни малейшей тени звука, за которую можно было бы спрятаться рассудком. Халид не поднимал взгляда, отчаянно думая, что лезвие искренности и вправду обернулось против него. Почему он вообще стыдится? В его прошлом нет ничего, за что можно осудить мужчину и воина. Уж точно нет того, что Лис снисходительно именовал забавами на ложе по общему согласию. Никогда Халид не ложился с мужчиной как с женщиной, по обычаю пустынников считая это мерзостью. В Харузе другие порядки – и пусть. Ножу, выкованному на солнце Великих песков, можно сменить заточку, но не саму сталь. И что бы Раэн ни заставил его рассказать о прошлом…
В том-то и дело! Нельзя вытаскивать из души то, что человек хочет скрыть. Взламывать чужую память и волю, как сундук. И неважно, что в этом сундуке: простая утварь, драгоценности или кровавые тайны. Это хуже, чем убить!
– Гордец… – протянул Раэн странным голосом. – Иди-ка ты мыться и спать, Зеринге.
– Что? – от растерянности обронил Халид, искренне не понимая.
Его даже не накажут? За такое?!
