Церковное сословие пользовалось рядом личных привилегий, но, в общем, существовало в положении приниженном и бедном: получало очень скудное жалование, едва позволявшее сводить концы с концами. В 1806 году в жизни русского духовенства произошло одно вроде бы небольшое событие, которое будет иметь важные общественные последствия. Вышел указ, предписывавший отдавать поповских детей, не озаботившихся получить образование, в солдаты. Приходы обычно передавались от отца к сыну, а сыновей в семьях было много, поэтому многие юноши, с детства приученные к чтению, испугавшись солдатчины, кинулись учиться. Скоро в российской интеллигенции появится непропорционально много выходцев из духовной среды. Уже при следующем царствовании они сильно потеснят интеллигенцию дворянского происхождения.
В этническом смысле население стало заметно многообразнее. Большинство по-прежнему составляли русские, от которых тогда еще не отделяли украинцев с белоруссами, но появились новые большие регионы, культура, язык или конфессия в которых были иными.
Самой крупной из таких областей являлось Царство Польское, в которое вошли и литовские земли, захваченные при разделе Речи Посполитой. Там обитало около 3 миллионов человек.
В Великом княжестве Финляндском жил миллион финнов, тройная обособленность которых (и по языку, и по вере, и по бытовой культуре) закреплялась особым статусом внутри империи.
Небольшой народ грузины (менее полумиллиона человек), став российскими подданными, начали играть довольно заметную роль в государстве, потому что местное сословие мелких землевладельцев азнаури обрело права российского дворянства и тем самым получило доступ к офицерской и чиновничьей карьере. Это была обычная практика правительства, успешно применявшаяся при освоении новых иноплеменных территорий. Проще было приручить местные элиты, а не антагонизировать их. Права дворянства были предоставлены и многим азербайджанским маафам (представителям военного сословия), и кавказской горской знати, а ранее – башкирским и калмыцким старейшинам.
С более многочисленным еврейским населением, которое после 1815 года исчислялось в два с лишним миллиона человек, правительство, однако, повело себя иначе. Государство никак не могло решить, что ему делать с этим нежданным и, в общем, нежелательным привеском к польскому наследству. Решением «еврейского вопроса» займется уже следующее царствование.
Еще одним неиноверческим, но инокультурным анклавом стала присоединенная в 1812 году Молдавия (полмиллиона жителей), однако значительная часть того же народа оставалась под властью турок. Эта незавершенность сулила в будущем новые войны.
В целом же можно сказать, что при Александре I империя, оставшись по духу и риторике «великоросской», сделалась страной по-настоящему многонациональной и многоукладной. Скоро недоброжелатели окрестят ее «тюрьмой народов» – но если так, то узником этой огромной темницы были и сами русские.
Впрочем, свобода и несвобода – понятия относительные. И если сравнивать александровскую Россию не с Европой, а с предыдущей эпохой, следует сказать, что это царствование, несмотря на строгости последних лет, все же осталось в памяти потомков как некая светлая эпоха.
В немалой степени это связано с личностью монарха. Александр Благословенный был мягким самодержцем в очень жесткой стране, и за его четвертьвековое правление нравы в ней существенно смягчились. В предыдущем столетии то же самое произошло в царствование «кроткой Елисавет» и «матушки» Екатерины, но в несравненно меньшем масштабе. Начало девятнадцатого века стало для России настоящей ментальной революцией. В последующем примерно такой же эффект будет производить всякая либеральная «оттепель» после реакционных «заморозков»: в 1860-е годы, в 1950-е, в конце 1980-х. Общество будто оттаивает и распрямляется. Появляется много ярких, независимых личностей, звучат новые голоса, рождаются свежие идеи.
Атмосфера вольномыслия и гуманности, установившаяся в 1800-е годы после павловской истерической диктатуры, не просто разморозила русское общество – она создала его. До Александра в стране, собственно, никакого общества и не было, если понимать под этим термином комплекс мнений и политических устремлений, возникающих вне зависимости от желаний и намерений власти. Раньше в империи существовали только придворные партии. Конечно, и теперь к категории «общества» можно было отнести лишь образованную часть дворянства, но этот пока еще небольшой круг теперь будет все время увеличиваться.
В любой автократии личные черты правителя задают тон всей стране, подают людям пример. Главная историческая заслуга Александра заключалась в том, что пример этот был благим. Царь отличался жалостливостью и сентиментальностью, он сострадал несчастным, и это замечательное качество породило моду на филантропию и всякого рода благотворительность – тогда это называли «общественным призрением». Первыми же указами молодой государь принял страждущих и обездоленных под свое «особое покровительство». В 1802 году по высочайшей воле была основана крупная организация (с 1814 года она называлась «Императорское человеколюбивое общество») для помощи «нуждающимся без различия пола, возраста и вероисповедания, при всех проявлениях их нужд от младенческого возраста до глубокой старости». «Человеколюбивое общество» аккумулировало и распределяло частные пожертвования, причем самым крупным спонсором был сам император. Отделения открывались по всей стране. Шефствовала над человеколюбием вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать государя, что придавало движению державный размах. Повсеместно возникали больницы, богадельни, приюты, учебные заведения. К концу царствования бюджет Общества достиг полутора миллионов рублей в год, под его «призрением» находилось 150 тысяч человек. Самым драгоценным результатом этой инициативы стало то, что отныне – хоть в либеральные времена, хоть в реакционные – филантропия будет считаться в России достойным и похвальным делом.
Другим отрадным событием, сильно подействовавшим на умы и нравы, было общее раскрепощение мысли – следствие ранних либеральных реформ. Новые университеты, издательски-журнальный бум, значительное смягчение цензуры дали толчок интеллектуальной жизни, и потом никаким Шишковым с Магницкими справиться с этим взрывом было уже невозможно. Когда общество начинает свободно размышлять, да еще и получает привычку к высказыванию, обратного хода уже не бывает.
Эта мощная пружина, распрямившись, со временем произвела еще одну революцию – культурную. Русская культура перестала быть периферийным явлением и начала обретать общемировое значение именно при Александре I, в 1820-е годы. Перед тем она сто лет чувствовала себя задворками Европы – и вдруг, с Пушкиным, обрела собственный неповторимый голос. Скоро она станет великой, и уже невозможно будет представить себе Россию вне отрыва от ее писателей, композиторов, художников.
Русская словесность поднялась еще и на волне патриотизма, пробужденного 1812 годом. Кстати говоря, и само это чувство – любви к Родине, а не к самодержцу, – по-настоящему возникло только при Александре. После Бородина, после взятия Парижа русские дворяне преисполнились чувства национальной гордости. Всем захотелось читать не по-французски, а по-русски, все стали интересоваться историей отечества. Не следует, впрочем, преувеличивать масштабы этого явления. Когда мы говорим «все», в виду опять-таки имеется лишь круг более или менее образованного дворянства. Главный бестселлер эпохи, карамзинская «История государства российского», выпущенная в 1818 году, на пике послевоенного энтузиазма, была продана невиданным тиражом – три тысячи экземпляров за один месяц. Для сравнения скажем, что в Англии несколькими годами ранее 14 тысяч книжек байроновского «Корсара» были раскуплены в один день. Правда, в России книги были очень дорогими: первое издание «Руслана и Людмилы» (1820) стоило 10 рублей – это месячное жалованье тогдашнего канцеляриста, то есть человека грамотного, потенциального читателя.
