Степан заскрипел зубами от бессильной злобы. Смотри, старый колдун, к чему твое самодурство привело! Как все друг другу за Слово глотки грызут! Доволен теперь?
– А ну, стоять!
Из зарослей вышагнул Михаил Иванович. Дуло охотничьего ружья уставило на Степана пустые глаза – черные, какие бывают у акул. И сам участковый, заросший и черный, с разбитым в драке лицом, стоял, подрагивая, не то от ветра, не то от волнения.
– Скальпель брось!
– А ты ружье, – глухо ответил Степан, тяжело дыша после быстрого бега. Краем глаза заметил, как через кустарники продираются люди: рубахи темнеют грязью и прорехами, пояса кто потерял, кто дважды обмотал вокруг себя, чтобы не цепляться за ветки. В руках у многих – камни. Волки сбросили овечьи шкуры и теперь требовали свое.
– Самосуд хотите устроить? – усмехнулся Степан. – Забыли, на кого руку поднимаете?
– На лжеца, – раздался со стороны голос.
Треснула над лесом молния, осветила поваленный крест. Из-за него шагнул мертвец: голова трясется, как в припадке, зубы оскалены, глаза вытаращены и красны. Как звали его в миру? Раб Божий Павел, в посмертии назвавшийся Андреем.
– Обещал воскресить, а не выполнил, – проскрежетал мертвец. – Требовал веру, а вера без дел мертва.
– Солгал! – выкрикнул брат Маврей, выступая из тьмы, качая в ладони увесистый камень.
– Предал! – поддакнула сестра Маланья.
– Отступник! – взвизгнул брат Листар.
– Я пастырь ваш! – заревел Степан, и плывущие тучи напоролись на церковный крест, небо затрещало, ответило раскатистым эхом.
– Горе пастырю, предавшему свой народ, – сказал мертвец, – да будет он проклят во веки веков! И наказание ему…
– Смерть! – выкрикнул кто-то.
– Смерть! – понеслось над кладбищем. – Смерть, смерть!
Страхом обнесло голову. Степан зарычал и развернулся, выставив скальпель.
– Убью! – захрипел он. – Только попро…
Камень угодил между лопаток. Внутри что-то хрустнуло, отозвалось острой болью.
– Взявший меч, мечом погибнет! – прокричал мертвец и, заложив камень в пояс, раскрутил и бросил. Степан уклонился, и удар пришелся вскользь, по уху. Звоном обдало полголовы, по щеке тотчас заструилась кровь.
– Воскрес, значит? – прошипел Черный Игумен, выставляя скальпель. – Так сдохни снова!
– Степан! – запоздало крикнул участковый.
Но того уже не остановить, как не остановить летящие камни. И что терять? Почти не чувствуя осыпающих его ударов, Степан кинулся на чужака, а ветер подстегивал в спину, рвал волосы, шептал в уши голосом деда Демьяна:
– Воздай по делам! Наказание нечестивому – огонь и червь!
Лезвие вспороло воздух и, не встречая сопротивления, вонзилось в крест. Но еще раньше грянул выстрел.
Степан покачнулся.
Показалось, очередной камень ударил его в поясницу. Боль ослепила молнией. Степан повалился грудью на крест и тяжело задышал, отхаркивая густую и почему-то соленую слюну. В ушах стоял грохот и звон, в глазах расходились круги, как от брошенного в озеро камня…
…того, что пробил голову Кирюхи Рудакова…
И потащило на дно, во тьму и ил. Там, слепленная из грязи и просмоленных досок, стояла Окаянная церковь, в ее окнах тускло помаргивал свет. Там ждала его Акулина, опершись о подоконник и погрузившись в сладостную дремоту. Ждала и улыбалась во сне улыбкой погибшей матери.
– Доч…ка…
Степан оттолкнулся от креста и сделал шаг. Еще один. И еще…
Как трудно преодолевать толщу воды, как трудно дышать – в легкие словно воткнули тысячи крохотных иголок, ноги увязали в чавкающей грязи.
Он упал плашмя и не почувствовал боли. Всхлипнув, подтянулся на локтях.
Внутри владычествовала тишина. Паутины теней развешены по стенам, и запах, как в операционной – медикаментами пахнет, страданием, смертью. Ассистентка, одетая в белое, выступила в узкую полоску света. Неубранные под шапочку волосы взметнулись черным облаком, одна рука прячется за спиной, другой крепко держит ладошку девочки.
– А… кулька, – позвал Степан.
Девочка зажмурилась и будто затаила дыхание. Подняв глаза, Черных увидел деда Демьяна. Врастая косматой головой в потолок, мертвый колдун перебирал пушистые волосы правнучки и улыбался безгубым ртом.
– Дочь мою… спаси, – прохрипел Степан. Легкие горели, ног он уже давно не чувствовал.
– Спасу, – ответила ведьма и наклонила над ним лунное лицо. – Я заберу ее и увезу далеко-далеко, спрячу от всего мира, никто не найдет до времени. Обещаю.
– Научишь?
– Всему научу, – пообещала ведьма, улыбаясь во мраке. В глазах ее горели мертвые огни. – Буду поить свежим молоком и рассказывать сказки. О коте-баюне, о водяницах, что спят в глубоких топях. О черной рыбе, плывущей на запад и пожирающей мертвецов. О колдунах, встающих ночами из гроба.
– Не… хочу вста… вать, – вместе с кровью выплюнул Степан. Тьма густела, давила на грудь. – Ус… тал.
– Знаю, – улыбнулась ведьма и показала то, что прятала за спиной. Заостренное дерево кольнуло под ребро, Степан вздохнул и прикрыл веки.
– Больно… будет?
– Немного. Но потом ты заснешь и станешь прахом, а прах смешается с землей. Сквозь тебя прорастут молоденькие осинки, а весной вороны совьют в твоих ветвях гнезда.
Миг – и грудь пронзила острая боль. Степан выгнулся, ловя раскрытым ртом прелый воздух, жидкий огонь накатил волною и схлынул, очистив от страха и горя, от тоски и ненависти, от тяжести жизни. Степан обмяк и стукнулся затылком о доски.
Смерть наклонилась, поцеловала в лоб.
– Сладко ли засыпать тебе, Степушка?
– Сладко-о… – в последнем выдохе ответил он.
34. Третье доказательство
Нет страшнее и жальче людей, понявших, что их одурачили.
Они еще выкрикивали молитвы, еще катались по траве, запрокидывая к небу лица и призывая Слово, но оно не звучало, и спасение не шло.
Первым очнулся брат Маврей. Покачивая головой слева направо, как глиняный божок, он поднял на Андрея мутный взгляд и, глотая слова, выговорил:
– Кирюх… проснулсь?
– Никто не проснулся, – с затаенным злорадством ответил Андрей. – А тебе бы следовало.
– А батюшка где?
Мужик огляделся вокруг себя, его брови то приподнимались на лоб, то сходились у переносицы, и все лицо подергивалось и кривилось.
– Сбежал батюшка, – безжалостно сказал Андрей. – Бросил своих овец и смылся.
– Думай, что говоришь! Отступник!
Вслед за Мавреем принялись поднимать головы другие люди. Ползли на четвереньках, марая в грязи колени и локти. Не люди – скот. Что вложишь в их пустые головы – то и понесут в себе. Так кувшин несет воду, которая без долгого обновления тухнет, поэтому и разбить этот кувшин не жалко.
