— Животные, — сказал он. — Нам запрещено перевозить животных.
Бебита улыбнулась.
— Но если бы вы не знали, что у нас животные, вам бы никто ничего не сказал, — возразила она.
Водитель прямо-таки зашатался от ее улыбки, но все еще не был убежден.
— Каждому видно, что это животные, — возразил он.
— Видны только эти, — ответила Бебита, — но если мы поместим их сзади, вы просто ничего не увидите.
Водитель недоверчиво хмыкнул.
— Ну ладно, только учтите, что я ничего не видел. Если меня остановят, я буду все отрицать.
Итак, мы направились в Бельграно; лебеди сидели в заднем отделении, а на переднем сиденье громоздились клетки, откуда доносился хор птичьих голосов и хлопанье крыльев. Но водитель усиленно старался ничего не замечать.
— Как только ты умеешь добиваться своего?! — сказал я Бебите. — Эти таксисты иной раз и меня-то отказываются везти, не говоря уже о зверинце.
— Но ведь они милейшие люди! — возразила Бебита, с нежностью глядя в жирный затылок водителя. — Они всегда рады чем-нибудь помочь.
Я только вздохнул; Бебита обладала каким-то волшебством, против которого никто не мог устоять. И как назло, всякий раз, когда она называла ангелом человека, смахивающего на беглого каторжника, он оправдывал ее характеристику, как бы смехотворна она ни была. Это было просто удивительно.
Купленные в последний момент животные доставили нам немало дополнительных хлопот. Мы отплывали на следующий день после обеда, и до того времени нужно было обеспечить их клетками, а это было нелегко. Мы позвонили Рафаэлю и Карлосу, и они примчались на наш отчаянный зов со своим двоюродным братом Энрике. В полном составе мы ринулись на ближайший лесной склад, и пока я набрасывал чертежи клеток, плотник лихорадочно отпиливал куски фанеры при помощи циркулярной пилы. Затем, шатаясь под тяжестью ноши, мы притащили пиломатериалы в Бельграно и принялись сколачивать клетки. К половине двенадцатого ночи мы обеспечили клетками лишь одну четверть наших птиц. Убедившись, что нам предстоит работать всю ночь, мы отправили Джеки в гостиницу, с тем чтобы утром, когда мы уже совершенно выдохнемся, она пришла отдохнувшая и накормила животных. Карлос сбегал в ближайшее кафе и принес горячий кофе, булочки и бутылку джина. Подкрепившись, мы снова приступили к работе. Без десяти двенадцать кто-то постучал в наружную дверь.
— Это пришел первый возмущенный сосед, он хочет узнать, какого черта мы стучим молотками среди ночи, — сказал я Карлосу. — Пойди открой ему. После джина я двух слов не смогу связать по-испански.
Карлос вскоре вернулся в сопровождении худощавого человека в очках; с заметным американским акцентом он представился как мистер Хан, корреспондент газеты «Дейли миррор».
— Я слышал, что вам с трудом удалось спастись от парагвайской революции, и очень хотел узнать от вас все подробности, — объяснил он цель своего визита.
— Пожалуйста, — ответил я, гостеприимно подставив ему клетку и налив рюмку джина. — Что вас интересует?
Он подозрительно понюхал джин, заглянул в клетку, прежде чем сесть на нее, и вытащил записную книжку.
— Все интересует, — твердо произнес он.
Я стал рассказывать о нашем путешествии в Парагвай; мое красочное описание сопровождалось стуком молотков, визгом пилы и громкими испанскими проклятьями, которые изрыгали Карлос, Рафаэль и Энрике. В конце концов мистер Хан спрятал свою записную книжку.
— Я думаю, — сказал он, снимая пиджак и засучивая рукава, — я думаю, что смогу лучше сосредоточиться, если выпью еще джина и примкну к вашему празднику лесорубов.
Всю ночь, время от времени подкрепляя себя джином, кофе, булочками и песнями, Карлос, Рафаэль, Энрике, я и корреспондент «Дейли миррор» трудились над сооружением клеток. В половине шестого, когда начали открываться первые кафе, мы закончили работу. Наскоро выпив кофе, я добрался до гостиницы и бросился в постель, чтобы немного отдохнуть перед погрузкой на пароход.
В половине третьего наш грузовик подъехал к стоявшему у причала пароходу. Мы с Джеки сидели в кабине, Карлос и Рафаэль в кузове, на самой верхушке багажа. К четырем часам почти каждый в порту, не исключая зевак, ознакомился с нашими разрешениями на вывоз багажа. В половине пятого нам позволили начинать погрузку. И тут случилось нечто такое, что могло стать не только концом всего путешествия, но и концом всей моей жизни. На пароход грузили огромные тюки кож, и по какой-то непонятной причине кран проносил их как раз над теми сходнями, по которым мы должны были нести своих животных. Я вышел из машины, взял клетку, в которой сидел Кай, и хотел попросить Карлоса захватить с собой клетку Сары. Внезапно словно пушечное ядро ударило меня сзади в спину, подняло в воздух и отбросило футов на двадцать в сторону. Я летел в воздухе, лихорадочно соображая, что могло нанести мне такой удар, затем упал лицом на землю и покатился кувырком. Спина у меня ныла, левое бедро страшно болело, и я уже решил, что оно сломано. Я был до того потрясен, что не мог твердо стоять на ногах и шатался, как пьяный, когда перепуганный Карлос поднял меня. Лишь через пять минут я пришел в себя и с облегчением убедился в том, что перелома у меня нет. Но и после этого руки у меня так тряслись, что я не мог держать сигарету и курил из рук Карлоса. Пока я сидел, пытаясь успокоиться, Карлос объяснил мне, что произошло. Крановщик захватил с пристани очередной тюк кож, но поднял его слишком низко. Вместо того чтобы пройти над сходнями, тюк с силой ударил по ним, и сходни вместе с тюком вылетели на набережную. К моему счастью, этот смертоносный снаряд задел меня уже на излете, иначе я бы переломился пополам, словно спелый банан.
— Должен сказать, — дрожащим голосом заметил я Карлосу, — что я ожидал от Аргентины несколько иных проводов.
Наконец мы благополучно перенесли клетки на палубу, накрыли их брезентом и спустились в салон, где собрались все наши друзья. Мы выпили на прощание, разговор протекал в той легкой и довольно бессодержательной форме, которая характерна для последних минут перед неизбежной разлукой. Потом настал момент, когда провожающие должны были покинуть пароход. Мы вышли на палубу и наблюдали, как наши друзья сошли по сходням и собрались на набережной против нас. Несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, мы еще могли разглядеть бледное лицо Карлоса и черные волосы его жены; Рафаэля и Энрике в сдвинутых на затылок шляпах гаучо, Марию Мерседес, размахивающую платком и очень похожую в вечернем сумраке на пастушку с картин Дрезденской галереи, и, наконец, Бебиту, стройную, красивую, невозмутимую. Когда пароход тронулся, до нас отчетливо донесся ее голос:
— Счастливого пути, дети! Обязательно приезжайте к нам еще!
Мы махали и кивали на прощание, а затем, когда провожающие почти исчезли в темноте, раздался самый печальный звук на свете — низкий, мрачный рев пароходной сирены, прощальный привет уходящего в море судна.
