Глава 16. Моцарелла по-российски
На следующий день, пока Таня обрабатывала Савраскина, Игорь Лукич томился в приемной Пал Палыча. Он корил себя за то, что, не дождавшись вечера, прямо посреди рабочего дня позвонил партийному главарю, чтобы сообщить приятную новость. Да, партийное задание достойно выполнено, и артист Савраскин сразу после выборов добровольно откажется от мандата в пользу искусства. Лукичу не терпелось еще раз застолбить в памяти Пал Палыча свой решающий вклад в эту операцию и свои теперь уже вполне обоснованные надежды заполучить этот мандат.
Лукич был уверен, что все ограничится телефонным звонком. Но Пал Палычу, видимо, было скучно в этот день. Или грустно. Или душно. Так или иначе, но работа у него не заладилась. Так лучше уж с этим сыроделом поболтать, попытать его на предмет, чем тот дышит. Мысль о том, что у сыродела могут быть свои дела, не приходила ему в голову. Пал Палыч был человек с государственным складом ума, и такие пустяки для него просто не существовали, они придавали картине мира ненужную сложность и затрудняли выполнение высокой миссии.
Поэтому Пал Палыч с ходу оборвал Лукича:
– Чего мы будем трубку перетирать? Ты давай по-простому, без церемоний, подъезжай ко мне. У меня коньячок есть, лимончик, посидим, поохаем. Как говорится, нужду в общении справим.
– Сегодня? – с ужасом уточнил Лукич.
Нужды в общении у него не было.
– Сейчас, – с радостью ответил высокий партиец.
Через час Лукич сидел в приемной и чувствовал себя удостоенным высокой награды, которая ему на фиг не нужна. И даже надутая силиконом секретарша не могла отвлечь его от раздраженной калькуляции загубленного времени. Видя его кислое лицо, она старалась исправить ситуацию, кокетливо отставляя попу при регулярных подходах к принтеру. Правда, принтер не работал, но, видимо, секретарше было важно в этом убедиться раз десять подряд. Лукич подумал, что какие-то секретарши оттопыривают мизинчик, а какие-то – попы.
– Входи. – Хозяин кабинета размашисто распахнул дверь, чуть не пришибив подскочившую некстати секретаршу.
– С вещами? – прямо с порога начал шутить Лукич, создавая сопутствующее коньячку настроение.
– Такими вещами не шутят, – строго осек его Пал Палыч.
Видимо, чем выше сидел человек, тем буквальнее он понимал русскую пословицу, что не стоит зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы. А Пал Палыч сидел очень высоко. В таких кабинетах про тюрьму не говорили по той же причине, по какой в доме повешенного молчали о веревке.
«Понял, не дурак, был бы дурак, не понял», – пошутил Игорь Лукич, но на всякий случай про себя. А вслух сказал:
– Душно на улице. Наверное, к грозе.
И опять по взгляду хозяина почувствовал, что не попал в тон. Про грозу тоже лучше было не поминать всуе. Все-таки символ революции. «Пусть сильнее грянет буря» и все такое. Революция – это смута, беспорядки, баррикады. Партия к этому стремится? Наоборот, к стабильности и покою. Стало быть, про грозу лучше не говорить. Экий он неловкий. Да что ж такое сегодня? Два ляпа за минуту общения.
– Присаживайся, гостем назвался, так садись к столу, – великодушно простил его Пал Палыч.
На столе уже стоял коньяк, а между икрой и фисташками веером был распластан лимон.
– Выпьем, значит, фигурально выражаясь, за раба божьего Савраскина? Как его?
– Вадим Савраскин.
– Ну пусть будет Вадим. Нам не жалко, – и Пал Палыч окончательно уверил Лукича в своем хорошем настроении.
Они выпили, не чокаясь.
– Сильно кобенился?
– Да нет, стоило намекнуть, что он потеряет любовь зрителей, как он тут же выбрал искусство… – небрежно сказал Лукич и по хмурому взгляду партийца понял, что опять опростоволосился. Да что ж это за день такой, невезучий!
– Ты погоди, развей мысль. Дескать, у народа с партией отношения ортогональные? Связался с партией, потерял любовь народа, так, выходит?
– Нет, конечно, – с огромной амплитудой замотал головой Лукич, – даже наоборот, партийное членство только поднимает авторитет человека, – добавил он и зажмурился от неминуемого разоблачения.
В такую ложь поверить было невозможно. Но Пал Палыч удовлетворенно подвел итог:
– В том-то и оно! Народ без партии – как дитя без мамки. Сирота! Ни титьку потискать, ни молоко пососать.
Игорь Лукич срочно взял в рот лимон, чтобы списать на него скривившуюся физиономию. Он представил себе сисястого Пал Палыча, к которому присосались, как пиявки, взрослые мужики и бабы, и ему стало нехорошо.
– Чего ты лимон переводишь? Пить-то будем?
– А как же! – молодецки поддержал Игорь Лукич.
«Молоко из другого места брать надо! И сыр из него делать!» – привычной болью отозвалась натура сыродела.
– Наливай! Вот я помню, мы с одним бывшим председателем колхоза пили, так уж пили, дым из ушей валил, так пили, – без всякого предисловия начал Пал Палыч, – на тракторе гоняли, что ты! Такое ралли показывали, что вся деревня сбегалась. А ты говоришь… Партия! – И он поднял вверх бугристый указательный палец.
Игорь Лукич не очень уловил связь между тракторным ралли и мобилизующей и направляющей ролью партии, но на всякий случай понимающе кивнул.
– Но сняли его, – вспомнив о грустном, вздохнул Пал Палыч.
– Кого?
– Того председателя.
– За что?
– Не мог выговорить слово «энтузиазм». Медленно еще как-то… А на митинге, на виду, как начнет волноваться, так опять напутает. Буков-то много.
– Может, можно было без этого слова обойтись?
– Да иди ты!.. А как тогда людями руководить?
– Да, – признал Лукич, – никак.
Они выпили. Коньяк был породистый, но какой-то невеселый.
– А вообще-то ты как? – продолжил беседу Пал Палыч.
– В смысле?
– Ну чего ты в сыре застрял, как дырка? Может, пора расти?
– Да нет, я вроде уже взрослый. У меня гормон роста закончился, – криво усмехнулся сыродел.
– Мы с гормонами поможем, не стесняйся. Нам люди нужны. А то понадеешься на самоуверенность… И сольешься в отвар. Или как там у тебя? В сыворотку сплошную. Так что, если только в гормонах дело…
Игорь молча разливал коньяк, он не знал, как выйти из этого разговора с наименьшими потерями.
– Что, если тебя в политсовет партии ввести? Заместо кого-нибудь? Навроде моего помощника?
– Спасибо за доверие, – поблагодарил Игорь Лукич, подавив в себе желание сказать «премного благодарен». Слишком уж колоритным был собеседник, тянуло подыграть в духе пьес Островского.
– Спасибо, да?
