Хотя какая игра в их-то возрасте? Даже если Макс немного младше Лукича, все равно ему, как ни крути, пошел пятый десяток. Самое время мяч пинать, даже смешно. Как яркий представитель старшей молодежи Таня относила всех, кому за сорок, к предпенсионному возрасту. Разве что для Лукича она готова была сделать исключение. Ему можно было все: кататься на лыжах в Альпах, укрощать волны Карибского бассейна, крутить педали на велотреках Франции, играть в гольф в окрестностях английского замка. Все-таки на фоне правильных декораций спорт смотрится как-то более солидно и привлекательно. На худой конец, можно было представить Лукича на зеленых кортах с теннисной ракеткой в руках. Но только не в развевающихся футбольных трусах. Видимо, это удел Макса.
Добравшись до нужной трибуны и поднявшись по бесконечной череде ступеней вверх, как к буддийскому храму, Таня приблизилась к Максу. И сразу же занялась своим лицом, чтобы не позволить ему отразить все недоумение, которое посетило ее при взгляде на бывшего партнера Лукича. Она ожидала увидеть хамоватого, но бодрого мужчину с дорогими часами на руках, по которым он будет демонстративно отслеживать отведенное для беседы время. Вместо этого перед ней, еле помещаясь в пластмассовом кресле, сидел потертый и потрепанный мужичок блеклой наружности. Он как будто встал утром с кровати, а проснуться забыл. Вид у него был какой-то нездоровый и поникший, сплошной отек и обрюзглость. Рыхлая фигура Макса была туго обтянута бежевой футболкой и видавшими виды трико. Невзрачное в невзрачном… Про таких незабвенный ослик Иа говорил: «Душераздирающее зрелище», а культурные люди именно для такой внешности придумали слово «непрезентабельная». Хотя ослик Иа выражался точнее.
Усилием воли Таня изобразила приветливость и присела рядом, отрезав путь к отступлению. После первых пристрельных фраз зашел разговор о главном, то есть об Игоре.
– Вам-то это зачем? – спросил Макс, представившийся Максимом Ивановичем.
Но спросил так равнодушно, как будто это было в его прошлой жизни. Хотя, может, и в прошлой. Представить его рядом с Лукичом было невозможно. Если Лукич был шаровой молнией, то Максим Иванович напоминал даже не размоченный горох, а сваренную из него горошницу, ненавистную всем, у кого был опыт хождения в детский сад.
Таня бегло и заученно поведала о книге, которую пишет про Игоря Лукича, бизнесмена и человека. Говорить про то, что книга будет приурочена к выборам в Государственную думу, она не стала. Почему-то ей показалось, что Максим Иванович не обрадуется этой новости.
– А на фига ему книга про самого себя?
– Ну… многие так делают. Кто-то родовое древо восстанавливает, кто-то историю своей жизни записывает.
Максим Иванович усмехнулся, точнее ухмыльнулся.
– Ну-ну… Флаг ему в руки. Я-то тут при чем?
– Вы же были партнерами когда-то, Игорь Лукич тепло про вас вспоминает, – привычно подлизалась Таня. Этот прием обычно действовал безотказно. Люди ценили тот факт, что их помнят, – но не на этот раз.
– Ну-ну… Тепло… Растаять можно от его теплоты…
– А вы, значит, без особой теплоты о том времени вспоминаете?
– Я вообще стараюсь не вспоминать.
– Почему?
– За-ради чего?
– Ну… Это же часть вашей жизни, – краснея за банальность фразы, сказала Таня.
– Это не часть, а гангрена моей жизни. Отрезал и забыл, – и Максим Иванович рубанул рукой по воздуху, показывая, как решительно он ампутировал свою память.
Но воздух обрубить трудно, у него субстанция неподходящая. Наверное, и кусок жизни тоже невозможно выкинуть из памяти, как ни старайся. Поэтому Максим Иванович как будто нехотя начал ворошить прошлое.
– Мы с Игорем развернулись на его деньги, это надо признать. Что правда, то правда. Врать не буду. Я и до этого чего-то там мутил, но настоящая пруха поперла, когда я его встретил. У меня, окромя головы, ничего почти не было, так, на семечки зарабатывал, а он был хорошо упакован к тому времени.
– То есть вы начали на его сбережения?
– Сбережения… – процедил он сквозь зубы. – Сберегают тетки в сберкассе, чтобы на дачу накопить. Или на похороны. Сбережения… Хотя можно и так сказать. Сберег же он их как-то.
– Вы знали, откуда эти деньги?
– А он и не скрывал особо. Там была какая-то история с милицейским сынком. Игорек очень смешно его пародировал, я так понял, что тот был полным нулем.
– А вы? Вы не нуль? – Таня решила рискнуть и подразнить Максима Ивановича, чтобы придать разговору динамизма.
– Я? Конечно, нуль.
– Тогда зачем он один нуль поменял на другой?
– Вы у него спросите.
«Обиделся», – подумала Таня.
– А я у вас хочу спросить. Тем более что Игорь Лукич вас нулем не считает, наоборот, очень ценит вас как бизнесмена, – примирительно соврала Таня.
Зачем ей говорить о том, что Игорь Лукич вообще с ней ни о чем и ни о ком не разговаривал? Просто дал «дорожную карту» и отправил в поле собирать материал. Аки паломницу. И ждет ее с готовой рукописью. Даже в ресторан ни разу не пригласил, но не будем о грустном.
Эта ложь возымела действие, но не то, на которое рассчитывала Таня. Вместо миролюбивых воспоминаний о минувших деловых победах на нее вылился поток раздраженного откровения:
– Пусть он себе эту высокую оценку в жопу засунет! А когда он меня как липку ободрал, он тоже мне высокую оценку поставил? За моральную стойкость?
– Что значит ободрал? Вы же с ним вместе ко дну пошли. Вас же ООО обанкротил, – выдала Таня свою осведомленность.
– Ни черта! Я тоже тогда так думал! Вместе с горя напились, помню, было дело. Только он с радости пил, а я, дурак, не понял этого. И не мог он ко дну пойти, говно-то не тонет!
– Ничего не понимаю, – честно призналась Таня.
– Тут и понимать нечего. На его сбережения развернулись… – передразнил он Таню. – Что его бабки без меня? Хоть жопой их жуй! У него были бабки, и ничего больше. Ни-че-го! А у меня к тому времени были кое-какие наработки, каналы. Туда мы его бабки и засунули. Идея-то моя была! Чумовой результат… Пруха пошла! А потом он меня отжал с помощью нарисованного ООО. Технически красиво сделал, комар носа не подточит.
– Подождите, так вы считаете, что Игорь Лукич был в сговоре с этим ООО?
– Тут и считать нечего. Считать бабки можно, а такие вещи можно только знать или не знать. Я тогда не знал, вместе с ним с горя пил. И он, сука, до последнего в погорельца играл. А потом смотрю, он снова на коне, в белой папахе. С чего бы это? Я в говне, а он на коне. Как это понимать? – Максим Иванович преображался на глазах.
Теперь это был не размоченный нут, а жесткий, каменно-твердый горох, которым можно заряжать рогатки. Тане казалось, что он очень хочет сплюнуть, но сдерживается. Под ними был священный бетон стадиона.
