Присели, начали жевать бутерброды.
– А семга тут дрянь, – весело сказал Игорь Лукич.
Савраскин удивился, что дрянная семга может веселить. Он решил запомнить это и как-нибудь использовать при создании образа. В его творческой палитре слово «дрянь» сопровождалось только презрительным прищуром и трагическим возвышением голоса. Пора расширять горизонты.
– Да, так себе. Но это же норвежская рыбка, если не ошибаюсь? Мы на нее повлиять, так сказать, не можем. Гуляет, как кошка, сама по себе, – и он радостно улыбнулся собственной шутке.
– Рыба гуляет, как кошка… Красиво излагаете, аки поэт, – оценил собеседник.
– А вы ведь по другой части, кажется? Так сказать, по сыру, если не ошибаюсь.
– Не ошибаетесь, я по сыру специалист. Производим широкую линейку, но преимущественно твердые сорта, пармезаны разные.
Савраскин не понял, при чем здесь какая-то «линейка». Откуда ему было знать, что так обозначают ассортиментный ряд. Но виду не подал, однако пообещал себе почитывать экономическую литературу для большего соответствия депутатскому статусу.
– Занимательная история, – произнес он с воодушевлением. – Вообще, скажите, каково это – руководить реальным производством? Я возьму на себя смелость предположить, что в создании сыра тоже есть элемент творчества. Как и роль, сыр берется вроде бы ниоткуда, из ничего, из смутной потребности созидать, облекать в законченную форму свое видение. Почти что из воздуха.
Он выдохся, но остался весьма доволен собой. В один пассаж он впряг и сыр, и творчество. То есть разыграл, по его мнению, гениальный дебют. Теперь пусть собеседник сам выберет одну из двух тем разговора. Либо про кино, и тогда они приятно и пусто поговорят, да и разойдутся. На время, разумеется. Либо про сыр, а там и до лоббизма с деньгами рукой подать.
– Ну, это вы немного преувеличили. Сыр не из воздуха берется. Он из молока делается.
В душе Савраскина потеплело. Разговор, слава богу, свернул на сыр, а значит, скоро начнется обсуждение делового вопроса с материальным интересом в финале. Савраскин решил подтолкнуть сыродела и ускорить беседу. Следовало обозначить свою активную позицию в этом вопросе, отсутствие равнодушия к промышленной политике государства.
– Наверняка у вас, у бизнесменов, есть невысказанные претензии к нам, мастерам искусства, за то, что мы мало внимания уделяем, так сказать, реальному сектору, его насущным проблемам, а все витаем в облаках человеческих чувств, которые, между прочим, тоже кушать просят.
– Не волнуйтесь, у нас к вам претензий нет, творите спокойно, – и сыродел опять радостно улыбнулся.
Савраскин растерялся, неопределенность разговора начинала его нервировать.
– Я, собственно, и не волнуюсь. Прошло то время, когда я испытывал неуверенность в профессии.
– Ах да, простите, что-то я сегодня торможу слегка. У вас же наступили новые времена, полная востребованность в кино. И что? Какие ваши планы в смысле ролей? Мне кажется, сейчас есть спрос на классику. Не только русскую, но и мировую.
«Значит, про искусство решил трепаться», – погрустнел Савраскин. Игорь Лукич это уловил и продолжал терзать собеседника, сочетая сыр с искусством:
– Впрочем, не берусь судить, не моя епархия, я ведь только в сыре по-настоящему хорошо разбираюсь.
«Сыр или искусство. Ты, мужик, определись уже!» – недобро подумал Вадим. Но ничем не выдал раздражения:
– Да, классика сейчас, так сказать, в тренде, но и современность нельзя игнорировать. Лично я испытываю чувство вины перед современниками, играя в интерьерах девятнадцатого века или, так сказать, комиссаров в пыльных шлемах. Пришли другие времена, и героями нашего времени стали люди, подобные вам. – Савраскин решил подлизаться, чтобы расслабить собеседника и подтолкнуть его к цели визита.
– Вы правы, но ведь возможно совместить эти две линии. Взять для экранизации классику, посвященную деловому человеку.
– Увы, «Обломов» уже поставлен. Я считаю, что не лучшим образом, но, как говорится, что есть, то и смотрим. Штольц довольно ходульным получился, но, так сказать, актер не виноват, он лишь орудие в руках режиссера.
«А ты, однако, любишь Михалкова», – отметил Игорь Лукич.
– Нет, русская классика не оставила нам образцов величия человека от бизнеса. – Голос Савраскина окреп, он почувствовал себя на коне. – Салтыков-Щедрин лишь издевался над чиновниками, не создав им положительной альтернативы. У Чехова любой профессионал только и ноет о презрении к своему делу. Про Гончарова я вообще молчу, единственный энергичный персонаж у него – немец Штольц. Где деловой человек в мире Достоевского? Уж не Свидригайлов ли? А Толстой? Ха! У государственного мужа Каренина какой-то офицеришка жену уводит, вот вам и уважение к делу, так сказать. Нет, не вырос деловой человек на ниве нашей классики.
– Ну не вырос так не вырос. Вы не расстраивайтесь так уж сильно, – то ли посочувствовал, то ли поддел Игорь Лукич.
Его смеющиеся глаза не нравились Вадиму все больше, в душе зрело раздражение. Но он окорачивал себя. Ведь ему как будущему депутату полезно воспитывать и тренировать в себе терпимость к людям.
– А может, вам западная классика сгодится? Если уж отечественная подкачала, – предложил сыродел.
«Делай свой сыр и не лезь в классику», – хотелось сказать Савраскину, но вместо этого он глубокомысленно посетовал:
– И там одна мелодрама. Голсуорси, Флобер, Бальзак… Не за что ухватиться, так сказать. Материал, конечно, шикарный, многоаспектный, но деловых образов кот наплакал. А если и есть, то с душком. Тот же, помните, типа Плюшкина, только у Бальзака, ну у него еще после смерти кучу консервов из гусиной печени нашли?
«Какой бред мы обсуждаем! А говорят еще, что эти бизнесмены время ценят. Такие же болтуны, как и все», – уравнял Савраскин всех чохом, потому что был в душе за равенство.
– Вы Гобсека имеете в виду?
Савраскин кивнул. И кивнул уверенно, потому что «Гобсека» он честно читал и гусиный паштет врезался ему в память. А вот Флобера и Голсуорси не пришлось, бог миловал.
– А что вы насчет Драйзера думаете? – продолжал допрос собеседник.
– Теодор, конечно, хорош, – сказал Савраскин так развязно, как будто регулярно подписывал автографы: «Теодору от Вадима, на добрую память», – но Теодор Драйзер больше писал, так сказать, не собственно о деловом человеке, а скорее о мечте им стать. Я бы даже сказал, об опасной мечте, которая приводит героя на электрический стул.
Савраскин был счастлив, что так кстати прочитал недавно «Американскую трагедию» Драйзера. Там главному герою представилась возможность сделать шаг на пути к успеху, но мешала беременная подружка, висящая на ногах, как путы. И он ее утопил, может быть, даже по неосторожности. Однако его все равно приговорили к электрическому стулу. Роман был толстый, в двух томах, но Савраскин честно его одолел, потому что проспорил это своей пассии со сценарного факультета. Они были высокодуховные люди, поэтому спорили только на романы. Ну или на интимные удовольствия. Это по настроению.
