Темнота. Келья. Глаза совсем рядом — огромные, молящие… Любимые глаза. А он придвигается все ближе, ближе… И уже не может остановиться. Все как в тумане — юное нагое тело, потом — быстрые движения, нарастающее возбуждение… И вот уже нет больше ничего, даже самого Бога, только огромное блаженство!
Позже приходит стыд. Когда все было кончено, Иоганн не смеет взглянуть на Михаэля и уходит, ни слова не говоря, закрывая лицо капюшоном.
И в следующий раз увидит его уже мертвым.
Тело юноши висит на поясе-веревке, чуть качаясь от легкого ветерка, ноги в грубых сандалиях чуть-чуть не касаются земли. Лицо больше не кажется красивым — посиневшее, распухшее, оно изуродовано предсмертной мукой, глаза вылезли из орбит, язык вывалился изо рта…
Темной ночью монахи вынесли тело Михаэля из монастыря, таясь, словно воры или гробокопатели, и, торопясь, закопали на пустыре, будто падаль. Человек, впавший в смертный грех самоубийства, не достоин покоиться в освященной земле, и не дозволено молиться за погибшую душу, обреченную на вечные муки в геенне огненной.
Только он, Иоганн, стоит чуть поодаль, и слезы катятся по его лицу. На мгновение ветер приподнимает черный платок, прикрывающий лицо покойного? Сейчас Михаэль выглядит таким спокойным, отрешенным от всего сущего. Страшная гримаса смерти исчезла, лицо разгладилось, и он снова прекрасен. Как хочется упасть на его тело и рыдать, словно слабая женщина, как вдова, потерявшая мужа, или как отец, лишившийся единственного сына, чтобы хоть так облегчить свою душу!
Земля скрыла Михаэля навеки, Иоганн чувствовал себя так, словно там, на пустыре, закопали частицу его души.
— Хватит, пожалуйста, не надо! — крикнул Василий. — Остановите это, я прошу!
Перед его внутренним взором появляются совсем другие картины. Вот зал судилища… Нагая женщина извивается от боли и кричит, подвешенная на дыбе под потолком:
— Я признаюсь, признаюсь во всем, только не надо меня мучить, добрые господа!
Вот площадь перед ратушей, заполненная народом. Трех колдуний привезли в телеге живодера и теперь прикручивают к столбам, обложенным вязанками хвороста…
Снова тюрьма. Женщина, лежащая на полу камеры на гнилой соломе. Цепи сковывают ее по рукам и ногам, но она не сможет убежать, даже если очень захочет. Ноги ее после пытки «испанским сапогом» переломаны в нескольких местах и покрыты ужасными ранами. Камера тесная, сырая и холодная, по углам шмыгают крысы…
Даже несколько минут здесь находиться тяжело, но долг превыше всего! Как тюремный духовник, он должен дать последнее напутствие грешнице. Отец Иоганн произносит подобающие слова, призывает покаяться во всех грехах, исповедаться, чтобы обрести спасение на небесах, но ведьма глуха к голосу милосердия и только твердит одно:
— Я невиновна, отец мой! Невиновна, как и все, кого я оговорила… Сможет ли Господь простить мне этот грех?
Отец Иоганн с отвращением смотрит на нее. Даже сейчас погрязшая во лжи ведьма смеет упорствовать… И вдруг с ужасом понимает, что женщина не лжет! И впервые в сердце шевельнулось сомнение. А что если все признания, вырванные под пытками, неправда?
Чтобы прогнать сомнение, отец Иоганн злобно кричит на несчастную, топает ногой и уходит прочь. А вслед ему несутся рыдания…
В тот вечер он вернулся домой в отвратительном расположении духа. Падал легкий пушистый снежок, совсем немного времени оставалось до светлого праздника Рождества, когда всякий честный христианин должен радоваться, но отцу Иоганну было не до этого. Болит голова, в теле появилась вялость, и почему-то ужасно болит левая лодыжка…
На следующий день он слег в постель. Маленькая царапина погубила его. Отец Иоганн метался в жару, а сине-багровая опухоль все распространялась выше по ноге, словно пожирая живую плоть. Рана издавала отвратительное зловоние, словно он начал уже гнить заживо. Священник страшно мучился и все время кричал от боли, если только не впадал в тяжелое забытье, но, стоило закрыть глаза, видел одно и то же, и это видение причиняло гораздо больше страданий.
Сотни женщин — окровавленных, искалеченных, в изорванных платьях, стояли длинным живым коридором и неотрывно смотрели на него. Они молчали, не двигались, но в лицах их не было милосердия. Взгляды обжигали, словно прикосновение раскаленного железа, и некуда было деться от них. Он шел между ними, содрогаясь от ужаса и боли, а впереди видны были отблески багрово-алого негасимого пламени. И не было другой дороги… Только туда.
Лишь перед самым концом настал краткий миг просветления. Отец Иоганн открыл глаза. Жар спал, и боли почти не было, но тело почти не чувствовалось.
В комнате было темно, только на столе догорала свеча. Первое, что он увидел, — лицо экономки под кружевным чепчиком. По пухлым румяным щекам текут слезы, глаза красные… Видно, что уже не первую ночь она не спала.
Отец Иоганн и сам плакал. И вовсе не потому, что чувствовал, что часы его сочтены и дыхание смерти уже коснулось его лица. В конце концов, христианин не должен бояться умирать, а лишь молиться и уповать на милосердие Божье, дарующее жизнь вечную!
Сердце разрывалось от горя и стыда, потому что увидел место в геенне огненной, уготованное его душе. В последний час своей жизни он понял, сколько зла сотворил собственными руками, и ужаснулся.
Собрав последние силы, чуть приподнялся на постели и хотел было сотворить крестное знамение, но рука бессильно упала.
С трудом он разлепил запекшиеся губы. В голосе звучала невыразимая печаль:
— Там огонь, Эльза! И я… иду туда.
Василий упал на колени, обхватив голову руками. Он плакал, все тело его сотрясалось от рыданий. Эти слезы обжигали сильнее раскаленного железа или расплавленного свинца.
Огонь как будто пожирал его изнутри, причиняя невыразимые страдания. Юноша извивался, но не мог сойти с места, словно сам был привязан к столбу, как те, другие, на площади.
«Так вот, оказывается, что испытывает человек, сгорая заживо…»
Эта мысль стала последней для него. Еще миг — и в ночное небо взметнулись языки пламени. Тело вспыхнуло, как факел, и через несколько секунд все было кончено. Осталась лишь маленькая горстка пепла.
Адский огонь не оставляет следов…
Глава 11
Свободна!
Ирина проснулась от того, что солнце било прямо в глаза. Значит, уже не утро — день на дворе! Непонятно было, почему она легла спать одетая, а главное — что это за дом и как она тут оказалась.
Комната просторная, стены обшиты деревянными панелями, окно выходит в сад… Ирина лежала на низкой и широкой тахте, покрытой пестрым тканым покрывалом. Как ни странно, выспалась она хорошо и впервые за несколько месяцев чувствовала себя легкой и отдохнувшей.
Лишь вспомнив события вчерашней ночи, заволновалась. Теперь, при ярком дневном свете, все казалось лишь дурным сном, раз она здесь, значит, это на самом деле было — погибшая Альвина, убийца в черных перчатках, человек, который привел ее сюда, и тот, другой… А что будет дальше? Она ведь дома не ночевала, там, небось, все с ума сходят. И что скажет Витя? Ужас, просто ужас.
