– Что за цена? – голос Торвальда превращается в надсадный сип, но альв его слышит.
– Твоя дочь, гостеприимный хозяин. Старшая. Та, у которой рыжие волосы, веснушки на лице и глаза цвета неба. Мы возьмём её к себе. И следующие двадцать лет будут необычайно тёплыми для Хусавика. Мы возьмём её и придём через десять лет, чтобы подтвердить наши гарантии. У тебя или у того, кто будет говорить от имени Хусавика вместо тебя. И в знак подтверждения мы выберем ещё одного человека. И заберём его ещё через десять лет.
– И как долго? – спрашивает Торвальд. – Как долго это будет продолжаться?
– Как решат люди… или боги, – альв пожимает плечами. – Один человек в двадцать лет в обмен на тепло для целого города. Подумай об этом, Торвальд. Подумай до конца лета. Я приду.
Альв встаёт и идёт к выходу. Шаги его легки, как тогда, на снегу. Слышно лишь домочадцев, которые отшатываются в сторону с пути гостя. Наконец, скрипит дверь, открываясь и закрываясь, а после Торвальд долгое время сидит один за огромным столом, и никто его не беспокоит.
Торвальда не так уж и пугает цена. Дочь? Дочь можно отдать. Сыновья останутся при нём, это самое главное. Торвальд надеялся выдать дочь в следующем году за того, кто положит больше приданного, но, пожалуй, такого, как предложил альв, никто не перекроет, если только в этот дом не пожалуют асы.
Ради такой цены Торвальд способен и подождать. К тому же, слова альва сладки, без сомнения, но сейчас, когда он остаётся один, Торвальда одолевают мысли об обмане.
Как бы то ни было, но у него ещё есть множество долгих дней, чтобы принять решение. Тёплых дней, как надеется Торвальд.
* * *
Следующим утром Торвальд понимает, что альвы не обманули. По всем признакам должна быть середина зимы, но на улице явственно чувствуется, что весна близко – почти за поворотом, на расстоянии нескольких дней.
И хотя эти несколько дней проходят, но весна не наступает, жители Хусавика радуются необычайно мягкой погоде.
Снег лежит, но это тёплый и мягкий снег. Ветер дует, но медленно и всё с тем же ощущением теплоты. Даже птицы в лесу начинают петь, словно предчувствуют скорый приход весны.
Для Торвальда становится очевидно, что альвы действительно способны творить то, о чём говорят. А ещё Торвальд понимает: он отдаст им свою дочь, чтобы продлить эту сказку.
Это решение крепнет день ото дня весь остаток зимы и начало ранней и небывало тёплой весны. На родную дочь Торвальд смотрит всё задумчивей. Раз или два он ловит на себе её обеспокоенный взгляд, но старается не показать, что скрываются у него на сердце.
Несмотря на то, что он уже смирился с потерей, Торвальд не может заставить себя сказать дочери, что она предназначена на заклание альвам. Зато ему легко удаётся сказать это остальным старейшинам Хусавика, что держат порядок в трёх других огромных домах.
Тем весенним вечером они отправляются проверять сети, заброшенные на пробу. Это не самая убедительная причина, ведь с таким заданием справился бы любой новичок. Однако все понимают, что старейшины будут держать совет. Многие даже догадываются, о чём именно. Но все делают вид, что ничего необычного не происходит.
Ничего ведь и не происходит. Просто четверо мужчин решают судьбу этого и будущих поколений. Не такое уж и редкое событие, если вдуматься.
* * *
Поначалу они просто гребут, подплывая то к одной сети, то к другой. Улов богат, и даже не верится, что дело только в ранней весне. Что-то более весомое гонит косяки рыб к берегу Хусавика, обещая им обильное пропитание после истощающей зимы. Что-то или кто-то.
Поначалу Торвальд молчит, а вместе с ним молчат и остальные. Право сказать первое слово принадлежит только ему. В Хусавике слишком мало происходит странного, чтобы приход альва к Торвальду остался без внимания. Всё сказанное, разумеется, никто не расслышал, но из сотен разных версий, что бродят по городку, умный человек способен составить сто первую, которая будет ближе к реальности, чем все предыдущие.
Тем не менее, никто не спрашивал Торвальда напрямую. Пару раз вопрос звучал вскользь, один раз в лоб, но вроде как в шутку. Невысказанных вопросов, светившихся во взглядах, накопилось куда больше.
И вот Торвальд, и ещё трое: Хельмир, Гуннар и Олаф – все они сидят в одной лодке. И всем им править ей, как и Хусавиком.
– Должен вам кое-что рассказать, – говорит Торвальд. – И вы знаете о чём.
Остальные молчат и даже не кивают в знак понимания. Смотрят на Торвальда сурово и спокойно, и тот вдруг осознаёт, как будет тяжело рассказывать, глядя им в глаза. И тем не менее, Торвальд рассказывает о гигантском древе и гигантском кабане. Об альве-спасителе и альве-искусителе. О сделке и о цене, которая должна быть уплачена.
Трое других старейшин молчат, не прерывая, пока Торвальд не заканчивает. Он смотрит на них и ждёт ответа, но теперь уже трое других отводят глаза.
– Ты правильно сделал, – наконец говорит Хельмир. – Я бы тоже не отказался. Быть может, думал бы гораздо дольше, но не отказался бы.
– И я не отказался бы, – говорит Гуннар.
Олаф только спокойно кивает.
Теперь уже молчат все четверо. Чайки кружат и кричат, вернувшись небывало рано из тёплых краёв. Солнце потихоньку начинает припекать одетых тепло мужчин. Волны мерно плещутся о борт лодки.
– Я тебе ничего не скажу, – говорит Хельмир опять. – Выбор пал на тебя и твой род. Все мы знаем, что продавать своих в рабство запрещают закон, боги и честь. Все мы знаем, что альвы – странные, а поступки их далеки от понимания людей. Но давай посмотрим на это с другой стороны. Давай посмотрим на это, как на начало крепкой дружбы. Тогда мы увидим не рабство, но честь. Альвы не так часто удостаивают людей приглашением в свой род.
И вновь молчание, нарушаемое плеском волн. Торвальд поглаживает бороду и смотрит на солнце. Остальные мужчины переглядываются. Торвальд знает, о чём они думают. О том, что он обязан согласиться. Потому что процветание Хусавика куда важнее какой-то там девки. Если надо будет – женщины других нарожают. За двадцать лет уж справятся как-нибудь.
– Я отдам свою дочь, Брунд, за твоего сына, – произносит Олаф неожиданно. – В знак признательности отдам с хорошим приданным.
– Я уступлю тебе право первого китобойного похода, – замечает Гуннар как бы вскользь.
– Я готов построить дом для твоего сына и дочери Олафа, – говорит Хельмир. – Если действительно и дальше будет так тепло, нам понадобятся новые дома.
Слова утихают, а Торвальд всё молчит и поглаживает бороду, глядя на солнце. Он не раздумывает – слова остальных троих лишь укрепили его в решении, которое было принято. Вместо раздумий Торвальд пытается уловить какой-либо знак от богов Севера или от бога Иисуса, про которого рассказывал им каждое лето странствующий монах.
Но, как и люди в лодке, боги предпочитают, чтобы Торвальд решал сам.
