Однако именно сегодня стремление быть всегда первым едва не оборачивается плачевно.
* * *
Поначалу Торвальду везёт. Он действительно находит то дерево, которое ищет. Этот великан в несколько раз выше всех остальных. Обхват его столь велик, что и десять подобных Торвальду не смогут окружить его. Каждая из нижних ветвей толщиной превосходит стволы соседних деревьев. Этот дуб, уходящий далеко-далеко в небеса, столь величественен, что Торвальд даже задумывается, не довелось ли ему заплутать и случайно добраться до священного древа, что зовётся Иггдрасиль?
Усмехнувшись, Торвальд качает головой. Если даже и так, то он точно прославится. А даже если и мир оттого рухнет – так и поделом ему.
Иногда Торвальд Торвальдсон не боится ни богов, ни жителей подземного мира, ни саму царицу Хелль. Сегодня – как раз такое настроение.
Примерившись, Торвальд покрепче хватается за топор, который выглядит детской игрушкой в сравнении с гигантским стволом. Размахнувшись, лесоруб делает первую засечку. Металл лишь царапает толстую кору исполина, но большое начинается с малого и Торвальду, пятому сыну, который сумел превзойти первых четырёх, этот путь знаком.
Второй удар – засечка чуть увеличивается.
Третий – кора до сих пор не пробита.
Четвёртый, пятый, шестой, седьмой…
Торвальд входит в раж и более не останавливается. Не проходит и трёх минут, как он сбрасывает рукавицы. Топор ритмично ударяёт о дерево. Горячий пар вырывается из рта Торвальда. Пот течёт по его лицу и уже пропитал всё тело.
Так продолжается, возможно, минут десять, а возможно и все полчаса. Когда Торвальд наконец-то останавливается, чтобы чуть передохнуть, опустив топор к земле, засечка на стволе увеличилась, но, в сравнении с его толщиной, лишь самую малость.
Может быть, стоит позвать остальных? Да, он не в одиночку срубит столь великое древо, но будет тем, кто его нашёл. Тоже ничего себе заслуга, пусть и не такая большая. И всё же, взглянув на солнце, которое только-только поднимается на пик короткого зимнего дня, Торвальд решает пока поработать один. Кто знает, вдруг дальше дело пойдёт успешней. А там и, глядишь, гигант упадёт под тяжестью своего веса.
Однако едва Торвальд берётся за топор, чтобы продолжить работу, как слышит громкий хрип за спиной. Он оборачивается и замирает на секунду, а потом ярость и восторг загораются в его глазах.
* * *
Перед Торвальдом стоит вепрь. Самый огромный из всех, которых он видел в жизни. Возможно, хозяин того дуба, который лесоруб готовится низвергнуть. Быть может, именно на желудях гигантского древа вскормлено столь отвратительное чудовище.
Вепрь действительно ужасен. Морда его поросла рыжим мехом, бока раздуваются от дыхания, а клубы горячего пара, вырывающиеся из нодрей, на лету разрезаются острыми клыками-убийцами. Клыки те длиннее, чем меч Торвальда, которым он сразил ни одну дюжину врагов. И Торвальд понимает, что если вепрь до него доберётся, то ни толстая шкура медведя, ни рубаха под ней не уберегут от смерти. Кольчуга, может, и спасла бы. По крайней мере, смягчила бы удар. Но кто же одевает кольчугу, когда собирается за дровами?
Дыхание зверя, замершего шагах в тридцати от Торвальда, ускоряется. Клубы пара окутывают фигуру, делая её размытой и ещё более величественной. Затем чудовище наклоняет голову и срывается с места.
Торвальд успевает покрепче взяться за топор и готовится встретить свой последний бой. У него практически нет шансов против вепря, если только не придумать какую-нибудь хитрость. Если только не удастся отскочить в последний момент. Если только при этом вепрь не успеет затормозить и не воткнётся клыками точно в гигантский дуб.
Слишком много «если», это понятно даже такому везунчику, как Торвальд Торвальдсон.
Тем не менее, он не бежит, не уклоняется и не сдаётся на милость победителя. Если и суждено умереть в битве, то гигантский вепрь, как противник, и гигантский дуб, как пейзаж – едва ли не самые приятные декорации, которые можно избрать для смерти.
Торвальд ухмыляется, чуть поворачивает топор, чтобы врезать обухом по морде вепря и отклонить клыки в сторону, но, прежде чем лесоруб успевает это сделать, происходит ещё кое-что.
Три стрелы почти разом впиваются вепрю в бок. Одна попадает в заднее бедро, вторая в живот, воткнувшись едва ли не на половину длины, а третья бьёт точно в глаз монстра.
Свист, с которым стрелы вылетают из лесной чащи, сменяется диким воем вепря. Он останавливается и ревёт, мотая головой. Стрела, которая торчит у него в глазу, причиняет самую большую боль. В ясном морозном воздухе Торвальд отчётливо видит, око стекает по морде чудовища.
Не желая выступать статистом в этой битве, которая ещё далеко не закончена, Торвальд с криком бросается на вепря, подняв топор в воздух. Его удар достигает цели, попадая чудовищу во второй глаз. Вепрь ревёт ещё яростней и одним движением головы отбрасывает Торвальда далеко в снег.
Воздух разом выходит из лёгких воина. Он лежит, пытаясь подняться, и слышит грозное дыхание зверя. Однако, когда ему всё-таки удаётся это сделать, видна лишь удаляющаяся фигура вепря. Животное бредёт неуверенно – ослеплённое, напуганное и яростное. Припадая на правый бок, зверь всё дальше и дальше удаляется, но Торвальд, хотя и понимает, что вепрь подранен, не решается отправиться за ним. Не сейчас, когда на боку алеет пятно крови. Охотник ранен тоже, и стоит благодарить богов, что удар нанесён вскользь.
Торвальд Торвальдсон, однако, не поднимает взгляд к небу, а смотрит в другую сторону. Туда, откуда прилетели стрелы, спасшие его от гибели.
Из-за деревьев по снежному насту спускается незнакомец. Глядя на то, как легко он двигается, и рассмотрев в ясном воздухе черты его лица, Торвальд Торвальдсон на несколько секунд всерьёз задумывается, не стоило ли умереть в честном бою с вепрем.
По крайней мере, тогда расплата за самонадеянность была бы короче, чем сейчас, когда он попал в должники к альву…
* * *
Поздней весной, целое лето и ранней осенью люди в Хусавике живут разобщённо. Каждый, особенно если он молод, стремится ограничить своё пространство четырьмя стенами, которые будут принадлежать только ему.
Не у каждого выходит, но это уже другой разговор. Чтобы заполучить собственный дом, нужно приложить немало усилий. В одиночку не построишь, а нанять кого-то или спросить помощи способен только тот, кто обладает или положением, или богатством. Лучше, конечно, и тем, и другим.
Но даже те, кто остаётся в отцовском доме, где живёт несколько поколений, могут хотя бы в тёплое время переночевать на открытом воздухе. Мужчины отправляются на промысел и отдыхают от домашних, а те, в свою очередь, радуются отсутствию постоянного надзора. Не так уж и тяжело это бремя, если говорить по совести, но от любого бремени требуется отдых.
Зимой всё иначе. Зимой Хусавик запирается в четырёх гигантских домах, издавна стоящих в центре города. Они и породили его, а все остальные построены позднее. Дома с многими острыми углами – не больше десяти, но и не меньше шести – представляют собой одну гигантскую залу, в которой коротают долгие ночи и короткие дни наступившей зимы. Внутри всегда полумрак, лишь светятся лампады, наполненные китовым жиром. У каждой семьи из своего – лишь угол, да сундуки с вещами, на которых и спят в большинстве случаев. В центре зала гигантский стол с широкими лавками, на которых дремлет малышня, когда взрослым вздумалось уединиться. За этими столами едят и пьют, обсуждают и планируют будущее и вспоминают прошлое. Столы в центре четырёх домов – настоящее сосредоточение жизни Хусавика, особенно в зиму.
